Суббота

Лишь изредка, при благоприятном освещении и под правильным углом, зеркало в ванной напоминает Генри о его юности. Но Розалинд — в глазах мужа-однолюба — осталась почти такой же, как и двадцать пять лет назад. Ее можно принять за старшую сестру, но не за мать той, юной Розалинд. Надолго ли? Все, что составляет ее красоту, не меняется с годами: бледная, сияющая белизной кожа (кельтская кровь Марианны); тонкие, изящные брови; открытый, доверчивый взгляд зеленых глаз; все еще белоснежные зубы (его собственные становятся серыми) — безупречный ряд верхних и чуть асимметричные нижние, Генри эта детская кривизна даже нравится; потом манера улыбаться — в первый миг робко, затем — все шире и радостнее; естественный розово-персиковый цвет нежных губ; каштановые волосы, теперь коротко стриженные, сохранившие густую осеннюю рыжину. Она умеет быть серьезной и ироничной, но сохраняет при этом детскую веселость. Как многие после сорока, она порой с недовольной гримасой, устало качая головой, рассматривает себя в зеркало; самому Генри такие моменты знакомы. Все мы движемся в одном направлении. Естественно, она не очень верит ему, когда он говорит, что ее пополневшие бедра и грудь ему даже больше нравятся. Но это правда. Да, была бы она сейчас рядом!..

Но он догадывается, что она, в строгом черном костюме, в этот краткий промежуток между совещаниями думает совсем о другом, так что садится и прижимает трубку к уху, настраиваясь на серьезный разговор.

— Как у тебя дела?

— Судья не приехал — попал в пробку у моста Блэкфрайерс. Из-за демонстрации. Но он согласен. Мы получим то, что хотим.

— Он снимет запрет?

— Да. В понедельник утром, — торопливо и радостно сообщает она.

— Ты молодчина! — говорит Генри. — А твой папа?

— Не получилось забрать его из отеля. Все из-за этой демонстрации. На улицах черт знает что творится. Он приедет своим ходом, на такси. — Помолчав, она спрашивает уже другим тоном, без деловитой торопливости: — А как ты? — И в слове «ты», чуть-чуть нежно растянутом, Генри улавливает намек на сегодняшнее утро.

Выходит, он неверно оценил ее настроение! Генри уже готов сказать ей, что лежит нагишом на кровати и думает о ней, но решает, что с этим лучше повременить. Сейчас не лучший момент для секса по телефону: ему скоро уходить, ей тоже бежать на очередную встречу. И потом, сейчас есть более важные темы для разговора. А любовная игра подождет до вечера или до завтрашнего утра.

— Я сейчас приму душ, — говорит он, — а потом в Перивейл. — И поскольку это не ответ на ее вопрос, добавляет: — У меня все нормально. Уже скучаю по тебе. — Но этого тоже недостаточно, и он говорит еще: — Со мной тут кое-что произошло… встретимся — расскажу.

— Что такое?

— Ничего страшного. Расскажу при встрече.

— Ладно. Но хотя бы намекни.

— Сегодня ночью мне не спалось. Я подошел к окну — и увидел тот российский самолет.

— Милый мой! Представляю, как ты испугался! Что-нибудь еще?

Генри медлит, не зная, какой заголовок (так любит выражаться Розалинд) предпослать своей второй новости. Происшествие на дороге? Попытка избиения? Нервное заболевание? Наружное зеркало? Зеркало заднего вида?

— Я проиграл в сквош. Старею, наверное.

Она смеется:

— Нет, я чувствую, тут что-то еще. — Однако, судя по голосу, он ее успокоил. — Ты, кажется, кое о чем забыл, — говорит она. — У Тео сегодня большая репетиция. Несколько дней назад ты обещал сходить, я слышала.

— Черт! Когда начало? — Он не помнит, чтобы обещал что-то подобное.

— В пять. Там же, в Ледброук-Гроув.

— Тогда я побежал. — Он вскакивает с постели и направляется в ванную, прощаясь на ходу: — Люблю, целую.

— Я тоже тебя люблю, — отвечает она и вешает трубку.

Он встает под душ — мощный горячий водопад, низвергающийся с высоты третьего этажа. Когда рухнет наша цивилизация, когда нынешние римляне канут в небытие и начнется новое средневековье, эта роскошь исчезнет одной из первых. И старики, сидя у торфяных костров, будут рассказывать недоверчивым внукам, что еще совсем недавно человек мог среди зимы стоять голышом под горячими струями теплой воды, что к его услугам были бруски благоухающего мыла, и тягучие янтарные гели, и разноцветные жидкости, которые люди втирали в волосы, чтобы придать им блеск и объем; а снаружи на подогретых вешалках ждали их пушистые белоснежные полотенца.

Пять дней в неделю он носит костюм и галстук. А сегодня надевает свитер, джинсы и потертые коричневые ботинки: чем не блюзмен старшего поколения? Нагибается, чтобы завязать шнурки, — и морщится от острой боли в коленях. Да, под пятьдесят — это немало. Еще полгодика сквоша, еще один Лондонский марафон, а потом придется завязывать. Как же он станет жить без этих радостей жизни? Остановившись перед зеркалом, Генри не жалеет лосьона: временами, особенно зимой, в доме престарелых бывает какой-то затхлый запах, лучше заранее его перебить.