Суббота

Чистый и благоухающий, с легкой, почти приятной болью в мышцах, направляясь на запад, Пероун вдруг понимает, что предстоящее свидание с матерью уже не так его тяготит. Все, что будет, он знает наизусть. Когда они окажутся лицом к лицу, перед двумя чашками темно-коричневого чая, трагичность ее положения будут заслонять повседневные бытовые мелочи, духота в помещении, ее рассеянность. На самом деле с ней не так уж трудно. Тяжелее всего уходить — когда это посещен не еще не слилось в памяти с десятком предыдущих, когда у дверей он наклоняется, чтобы поцеловать ее на прощание, и вдруг видит ее такой, какой она когда-то была. В этот миг Пероуну кажется, что он ее предает — бросает одну в ее бедном, съежившемся мирке, а сам спешит к тайным богатствам своей большой и насыщенной жизни. Стыдясь этого, он все же не может отрицать, что выходит из дома престарелых легким энергичным шагом, радуясь своей свободе, которая ей недоступна. Вся ее жизнь теперь умещается в одной комнатке. И даже эта комнатушка, в сущности, не ее: Лили едва ли понимает, где находится, а если отвести ее от двери хотя бы на десять шагов, не найдет дорогу назад. Даже вещей своих не узнает. Ни поездки в гости к сыну, ни пешие прогулки ее не порадуют: незнакомое окружение приводит ее в растерянность, иногда в ужас. Она потеряла все — и даже не сознает своей потери.

Но сейчас рано думать о прощании. Он наконец ощутил ту легкую эйфорию, что следует за физическим напряжением. Благословенный бета-эндорфин, опиат собственного производства, успешно приглушает любую боль. По радио передают Скарлатти; веселые звуки клавесина и мерная поступь аккордов, никак не разрешающихся в гармонию, как будто манят его вперед, к далекой, ускользающей цели. В зеркале заднего вида — никаких красных «БМВ». На этом участке дороги, где Юстон переходит в Мэрилебон-роуд, установлены, на манхэттенский манер, несколько фазовых светофоров; и он, как серфингист, летит на зеленой волне по сигналу: «Гони!» или даже: «Йе-ес!» И бесконечная очередь туристов, в основном подростков, перед музеем мадам Тюссо не раздражает, как обычно, своей бессмысленностью — напротив, есть что-то трогательное в том, что дети, выросшие на голливудских спецэффектах, словно мужики на ярмарке двести лет назад, жаждут поглазеть на восковые фигуры. На развязке Уэствей Пероун въезжает на второй уровень — отсюда открывается вид на беспорядочное скопище крыш и клубящиеся над ними тучи. Один из немногих моментов, когда получаешь удовольствие от езды по городу на «мерседесе». Впервые за несколько недель он переключается на четвертую скорость. Еще, пожалуй, выжмет и пятую! Наверху знак со стрелочками гласит: «Север», «Запад» — как будто там, за пригородами, целый материк, который не объехать и за неделю..

Должно быть, из-за демонстрации где-то рядом перекрыли дорогу: почти полмили Пероун катит по эстакаде в полном одиночестве. На миг перед ним возникает видение стерильного мира, создатели которого ценят машины выше людей. Шоссе огибает офисные здания из стекла и металла: в окнах уже горит свет — в феврале темнеет рано. Даже в субботу там полно служащих: вон они сидят за столами, перед мерцающими экранами, аккуратные, как фигурки на архитектурном макете. Безупречное будущее фантастических комиксов его детства, где герои и героини в облегающих костюмах — без воротников, карманов, без всяких рюшечек-оборочек, — не зная страха и усталости, борются со злом.

Перед тем как дорога спускается на землю, меж зданий из красного кирпича, Пероун замечает, что зеленый свет впереди сменился на красный, и ударяет по тормозам. Его мать никогда не раздражали ни пробки, ни остановки у светофоров. Еще год назад, когда она была не так плоха — многое забывала, но, по крайней мере, не пугалась незнакомых мест, — он иногда возил ее по улицам Западного Лондона. Ей очень нравились эти поездки. У светофоров она могла поговорить — обсудить других водителей и пассажиров: «Ты только посмотри, все лицо в веснушках!» Или просто сказать: «Ну вот, опять зажегся красный!»