Суббота

Все они в шоке, каждый по-своему; шок не проходит и через много часов после того, как уходит полиция и «скорая помощь» увозит Бакстера в больницу. Время от времени кто-нибудь принимается вспоминать пережитое, плакать, после чего наступает тягостное молчание. Никто не хочет оставаться один, так что все собираются в гостиной, на нейтральной полосе, отделяющей их пока от дальнейшей жизни. Юные Тео и Дейзи приходят в себя быстрее всех: они отправляются на кухню и приносят оттуда бутылки с красным вином, минералку, соленые орешки в вазочке, лед и салфетку — холодный компресс для разбитого носа.

Вино крепкое, но на Генри никак не действует, и он переходит на воду. Всем им сейчас нужно быть вместе — сидеть рядом, держаться за руки или хотя бы касаться друг друга. Полицейский, уходя, предупредил, что завтра утром придут его коллеги, чтобы снять показания с каждого отдельно. Поэтому сейчас их просят не обсуждать и не сравнивать свои впечатления. Требование невозможное, никто и не думает его выполнять. А что им еще остается? Только говорить, и умолкать, и снова говорить. Им кажется, что они тщательно анализируют случившееся, на самом же деле просто восстанавливают ужасные события. Они описывают все, что запомнили: как эти двое вошли, как тот встал, как этот, с лошадиной физиономией, развернулся и выбежал за дверь… Им нужно пережить все это еще раз, увидеть с разных точек зрения, осознать, что все это случилось на самом деле, и, сравнивая свои мысли и наблюдения, еще раз убедиться, что кошмар позади и что они вернулись в социум, без которого человек — ничто. Злодеи подчинили их себе, лишив их возможности общаться и действовать сообща; но теперь эта способность к ним вернулась.

Пероун занялся носом тестя. Ехать в травмопункт Иоанн отказывается, и никто не пытается его уговорить. На месте перелома уже образовался отек, точный диагноз поставить трудно, но, по крайней мере, нос не свернут на сторону, и Пероун предполагает, что дело обошлось трещиной в верхнечелюстном отростке, а хрящ остался целым. Вообще он почти не отходит от Розалинд. Она показывает красный след от ножа и царапину на шее и рассказывает, что в какой-то момент страх уступил место безразличию.

— Я почувствовала, что куда-то уплываю, — говорит она. — Как будто смотрю на всех нас, и на саму себя тоже, вон оттуда, из угла под потолком. И думаю: если это случится, я ничего не почувствую. Мне было все равно.

— Зато нам было не все равно! — отвечает Тео, и все смеются — пожалуй, чересчур громко.

Дейзи описывает свое раздевание перед Бакстером в едко-юмористических тонах.

— Я старалась представить, что мне десять лет и я переодеваюсь перед игрой в хоккей. Я терпеть не могла нашу учительницу физкультуры и очень не любила раздеваться у нее на глазах. Но это воспоминание мне помогло. А потом представила, что я в саду, во Франции, читаю стихи дедушке.

О беременности Дейзи не сказано еще ни слова. Ни сама Дейзи, ни Розалинд об этом не упоминают, и Генри понимает: рано.

Грамматик говорит из-под компресса:

— Знаете, конечно, это звучит полным безумием, но, когда Дейзи читала Арнольда во второй раз, мне стало даже жаль этого парня. Я подумал: чего доброго, еще в нее влюбится!

— Какого еще Арнольда? — спрашивает Генри, отчего и Дейзи, и ее дед покатываются со смеху.

— И знаешь, — продолжает Иоанн, — это была бы не лучшая партия.