Суббота навсегда

Они остановились и прислушались. Отчетливо доносился стук удаляющихся женских каблуков… всё, замер…

— Суккуб.

— Или все что угодно вплоть до акустического эффекта.

— Суккуб в образе очень красивой женщины.

— Что до меня, то я ем шпигованную телятину с мозгами и артишоками.

Это развеселило обоих, и они зашагали бодрее, тыча ослику в мошонку палкой, чтоб не отставал.

Случалось (известны примеры), солдат на марше подгоняла юная амазонка. Она возникала впереди понуро бредущей сотни мужчин, словно говоря им: «Смугла я, но прекрасна, как шатры кидарские, как завеса Соломона». И те вдруг прибавляли шаг, начинали фатовато глядеть. Кем была бы она сама без них? И была бы вообще? Или одушевлена только их влечением, своей души не имея? Третий Никейский собор с помощью обидной для феминисток логики постановил, что все же душу оне имеют — иначе бы Иисус не являлся Сыном Человеческим (ход мысли как бы справа налево). Но тогда сколь оскорбительна для души эта клеть, в сравнении с которой мужское естество представляется вполне комфортабельным современным узилищем, соответствующим всем женевским конвенциям.

Слуга и хозяин понимали друг друга без слов. Первый видел: Бельмонте уже чувствует себя новым тринитарием и только не знает: его испанская обходительность, дух рыцарственного служения — как согласуется это с декларацией прав человека, где всё with indifference to sex.

И к свету привыкли, и жажда отступила, как воды Аральского моря, и даже ослик семенил без того, чтобы поминутно быть к этому побуждаемым, когда они вышли на площадь. Она была размечена, как циферблат компаса. Там, где север — церковь, там, где юг — алькальдия, по бокам суд и богадельня св. Мартина, другими словами, жандармерия. Посредине стоял фонтан, уставший бить еще при Омайядах. Все, что могло быть заперто, было плотно заперто, все, что могло быть опущено, было плотно опущено; только церковные двери не были притворены до конца, и черневшая щель сулила вожделенную тень. Бельмонте, не раздумывая, устремился внутрь, он был у цели. Цель, щель, тень. Все это теперь блаженно сложилось в одно целое — подтверждением чего-то правильного.

Педрильо стреножил осла и, прежде чем войти в церковь, оглянулся. Вот это мимикрия! Казалось бы, обсыпанная хвоей сухая веточка — и внезапно, в два-три прыжка, проворным насекомым исчезает из глаз. Так же и какой-то попрошайка, до сих пор, благодаря своему тряпью и надвинутой на лицо шляпе, сливавшийся со стеной, вдруг отделился от нее — но лишь затем, чтобы переменить позу. После чего снова сделался неподвижен. Правда, с той секунды глаз его уже различал.

Педрильо смерил диковинного нищего долгим взглядом. Вытянувший руки вдоль своего неимоверно худого тела, тот походил на стеклянную трубочку, в каких продаются корица, толченый мускатный орех (с концом НЭПа эти трубочки исчезнут, сохранившись лишь в памяти наполнявших их надомников). Нет, ошибки быть не могло: Видриера! Нищий имел вид отрешенный, будто совсем не замечал, что привлек внимание к себе. Запустить бы в него чем-нибудь, как когда-то в детстве, и посмотреть: испугается? Или он тогда прикидывался… А что если он как раз этого ждет?

«Знаете, уважаемый, фокусы показывайте другим», — подумал Педрильо, после недолгих колебаний решив, что за этим кроется подвох. Он прошел мимо, как ни в чем не бывало.

Эдмондо он нашел застывшим перед картиной. Но то была совсем не «Констанция» Моралеса. Солнце осияло ее, и уже невозможно было отвести глаз от воскрешенной далекой реальности.

— Это тот момент, когда Иосиф Аримафейский похоронил Христа и гроб завалил камнями. Все ушли, наступает ночь, Мария Магдалина и другая Мария одни сидят у гроба.

Голос принадлежал человеку, в котором Педрильо узнал недавнего нищего, чтоб не сказать кого еще… Он прервал было непрошеного чичероне, но Бельмонте сделал тому знак продолжать.

— Это один из лучших моментов Божественной Драмы и в то же время один из наименее затронутых великими мастерами. Тут есть величие и простота, что-то страшное, трогательное и человеческое. Какое-то ужасное спокойствие. Эти две несчастные женщины, обессиленные горем… Остается еще изучить материальную сторону картины. Багровый блик на безжизненно упавших руках — отсвет невидимой нам зари. Здесь надежда еще тлеет. Другая женщина — полная противоположность первой. С ее состоянием отлично корреспондирует клэр де люнь. Селена вышла из-за туч и льет свой селеноватый свет. Оцепенение души, у которой больше ничего не осталось. И если принять во внимание прошлое этого существа… Чувствуешь, точно дыхание проходит по волосам, не правда ли?

— Странно, я ожидал здесь найти «Мученичество св. Констанции» Моралеса, — сказал Бельмонте, не поворачивая головы: он не мог оторваться от картины, а еще испытывал неприязнь к этому умнику, которого толком даже не разглядел. Гид, проводник — почти то же, что вор и трус.

— Странно, что ваша юная милость ожидали найти «Констанцию» Моралеса в Кампо-Дьяволо. Для этого следовало отправиться в Кастекс, на другой конец Испании.