Субмарина

Лишь заметив небольшую пепельницу черного фарфора, я наконец позволяю себе закурить. Смешно: тут в комнатах, наверное, находятся люди, которым суют в задний проход всякие металлические приспособления, которые пьют мочу литрами, а я еще сомневаюсь, можно ли курить. Не знаю, сколько я так просидел, часов нет ни у меня, ни на стене. Через полторы сигареты Иван выхолит. Он уже не бледный, а красный. Синди стоит в дверях:

— В другой раз, хорошо? В другой раз получится… Голос раздраженный. Выпроваживает нас. Закрывает дверь еще до того, как мы доходим до лестницы.

— Что случилось?

— Мне не хотелось…

— Черт возьми, да я две тонны заплатил, так что мне хотелось бы знать подробности.

Он отмалчивается, пока мы не доходим до Озер и он не присасывается к своему какао. Мимо нас пробегают спортсмены. Утки томятся в воде. Иван сует руки в карманы и говорит, почти не разжимая губ:

— Она такая очень… ну… стой тут, делай это. Брюки положи туда. Член вымой там.

— Так. И что?

— Я просто не смог…

Он опускает глаза, знает, что его ждет взбучка. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Я готов его ударить.

— Ты ничего не получил. Черт подери, это была проститутка, и мы заплатили. Не надо было ее ни очаровывать, ни…

— Она просто была очень…

— Какой?

— Холодной. Очень такой… ну… брюки положи там. Вымой свой…

— А чего ты ждал? Горячий какао? Она шлюха, Иван. Платишь за секс, получаешь секс. Так?

— Я просто думал…

— И хороший секс! Охеренный, фантастический секс за такие деньги! Черт!

Иван сидит, уставившись на свои новые старые ботинки. От ходьбы по гравию у Озер они запылились, он протирает их рукой. Говорит очень тихо, глядя на ботинки:

— Мне правда так жаль. Правда.

— Да.

— Может, если ты сейчас туда пойдешь…

— Это тебе не подарочная карта на оргазм, твою мать!

Я затаптываю сигарету, встаю. Иван поднимает глаза;

— Ты можешь пива купить, и мы могли бы…

— Я пока что ничего не могу, Иван. Я очень расстроен, понятно? Я писец как…

Встаю и ухожу. Хватит с меня. Хватит с меня его гребаного идиотизма. Все, хватит. Пойду выпью пива. Пойду домой, к Софии. Трахну ее сзади, буду представлять себе Синди. Выпью много пива.

Я уже прошел кусок Нёреброгаде, когда увидел, что он так и топает за мной. Шагает, ссутулился весь. Шел за мной всю дорогу. Мама, можно я его оставлю? Нет, милый, он наверняка очень заразный.

Жду, пока догонит.

— Да, Иван, так просто тебя не трахнешь.

— Она просто была такая…

— Холодная, да, я не хочу об этом говорить.

Ночью Иван спит, а я снова пытаюсь позвонить из телефона-автомата на улице. Жду целых семь гудков, вешаю трубку.

38

На Нёреброгаде стемнело. У шаверма-бара околачивается группа молодежи, один в кресле-каталке. Загипсованная нога вытянута вперед. Товарищ дает ему прикурить, другой приносит завернутую в фольгу шаверму. И только тогда я узнаю Кемаля. Из-под капюшона торчит подголовник. Все еще сомневаюсь. Подхожу к нему, он разворачивает пакет с едой. Завидев меня, улыбается:

— Эй, как жизнь у моего брата-датчанина?

— Что за дела, что случилось?

— Маленькая авария.

— Я вижу.

— Покатаешь меня — расскажу.

Он кричит что-то по-арабски товарищу в магазине. Я аккуратно качу кресло по улице, стараясь избежать тряски. Он лопает шаверму.

— Сколько их было?

— Человек шесть-семь. Ты знаешь, перед тобой я выделываться не буду.

— Да я знаю, что тебя так просто не возьмешь. Это полиция была?

— Нет, какая полиция. Помнишь парня с татуировками? С квадратными такими пауками?

— Да.

— Я ведь думал, он просто дурак, который не понимает, что делает.

— А он не дурак?

— Дурак, но те, кто его послал, не дураки. Они точно понимали, что делали.

— Кто?

— Ребята на больших мотоциклах. С рисунками на жилетах. Заслали его, чтобы освоить новую территорию. Бедному простофиле намекнули, что, если сможет толкать у меня, его примут в банду.

— И им не понравилось, что ты отделал их дружка?

— Можно и так сказать.

— И что теперь? С тобой-то что?

— Да ничего особенного, посижу вот немного в коляске. Нога сломана в трех-четырех местах. Ты бы меня видел, до сих пор синяки по всему телу, ребро сломано.

— И теперь все?

Он знаком просит остановиться у мусорного бака. Выбрасывает остатки шавермы, вытирается салфеткой и отправляет ее туда же. Мы едем дальше.

— Я в принципе мог бы подвести под этим черту. Ну, знаешь, око за око. Я ведь не просто пожурил его тогда.

— Но ты этого не сделаешь?

— Ну, ты знаешь, как обстоят дела, я ведь не единственное заинтересованное лицо. Для моих знакомых речь здесь идет обо всем районе и о том, у кого хер длиннее. В следующие выходные приедут парни из Оденсе с подкреплением из Германии. Смотри, Ник, никогда не шути с этими ребятами.

— Не буду.

— Они приедут, чтобы устроить Армагеддон.

Я качу перед собой кресло, мы переходим дорогу. Когда голос Кемаля раздается вновь, он звучит уже менее уверенно.

Кемаль говорит:

— Помнишь, ты напился? Здорово напился. В тот вечер мы были в городе, на этой вот дискотеке. Ана, я и ты. Помнишь?

Я киваю.

— И ты напился, по-настоящему. До невменоза. Сидел кулём за столиком.

Я снова киваю.