Субмарины уходят в вечность

– Только так: фюрер, конечно же, не ушел от нас, он жив, и вместе со своими ближайшими соратниками, опираясь на большие колонии германцев в Аргентине, Чили, Уругвае, Парагвае и Боливии, разворачивает деятельность по возрождению национал-социалистского движения. Именно об этом будет рассказывать каждая из сотни женщин Союза германок, которые будут допущены к церемонии прощания с подводниками, уводящими свои субмарины к берегам Южной Америки и Южной Африки. Участниками этого скромного прощания станут также два взвода арктических стрелков генерала Ширнера, из тех, которые остаются для прикрытия базы, и два взвода морской пехоты. Нам нужны свидетели отъезда фюрера. Как можно больше свидетелей. Уже завтра десятки тысяч жителей окрестных городов и деревень из уст в уста должны передавать весть о том, что фюрер жив, он спасен, а значит, борьба продолжается. Конец войны – это всего лишь начало нового этапа борьбы национал-социализма за самые достойные умы, но теперь уже не только германской расы, но и всего мира.

– Нам понятен ваш замысел, господин оберштурмбаннфюрер, – выразил общее мнение вице-адмирал.

– Это не мой замысел, это замысел фюрера, – уточнил скромняга Скорцени. – Его замысел и его воля, которая любой ценой должна быть выполнена, вы слышите: любой ценой. Кроме всего прочего, эта пропагандистская акция должна отвлечь внимание вражеской агентуры от похода стаи-призрака, на которой действительно будет уходить сам фюрер. К моменту ее отхода все вокруг будут знать, что на базе не осталось ни одной субмарины «Фюрер-конвоя», ибо стая-призрак в это время будет находиться в другой секретной бухте базирования и вернется сюда только после вашего ухода.

– Если будет создан Четвертый рейх, – молвил Дениц, очарованный речью обер-диверсанта, – то министром пропаганды его должны стать вы, Скорцени.

– А нельзя ли предусмотреть для меня пост министра диверсий? – ухмыльнулся Скорцени.

– Интересное пожелание.

– Поскольку то, что мы сейчас совершаем, – тоже диверсия, только информационная. Выражаясь языком моряков, сейчас мы «секретим» на дне те глубинные радиоуправляемые бомбы, которые будут срабатывать не только в первые дни нашего поражения, но и в течение многих десятилетий после войны.

54

Май 1945 года. Лондон. Резиденция премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.

Генерал О’Коннел появился как раз в то время, когда Черчиллю позвонил один из его доверенных людей в министерстве иностранных дел и сообщил, что информация, связанная с гибелью Муссолини, подтвердилась.

– А я не усомнился в ее достоверности, – жестко ответил премьер, сразу же неприятно осадив информатора.

– Как подтвердилась и подлинность того факта, что повешенное в Милане изувеченное тело принадлежало дуче.

– Его действительно привезли в Милан уже мертвым? – спросил Черчилль только для того, чтобы как-то смягчить свое информационное отторжение.

– И подтверждено многими свидетелями. Можно считать установленным фактом. Прежде чем труп повесить на бензозаправке, его жутко изуродовали. Надругались и над телом Кларетты Петаччи.

– Считаете, что меня должны интересовать все эти садистские подробности? – мужественно сохраняя вежливость тона, поинтересовался премьер.

– Вы просили уточнить, действительно ли…

– Но ведь вы уточнили?

– Отвергая всякие сомнения.

– Тогда зачем мне эти ваши «подробности из морга»? Кстати, не упоминается ли в сообщениях дипломатов некий чемодан, набитый всевозможными письмами, который дуче имел прескверное обыкновение повсюду таскать за собой?

– Нет, о чемодане, вообще о каких-либо вещах или документах дуче в этих сообщениях нет ни слова. Очевидно, этой детали никто не придал значения.

– А напрасно.

– То есть речь должна идти о чемодане с письмами? Задание понял.

Положив трубку, Черчилль вопросительно взглянул на генерала О’Коннела.

– Вы просили прибыть, сэр?

– Удалось ли вам, наконец, выяснить фамилию нашего агента, имеющего связь с этой, как ее там, княгиней? – пощелкал премьер пальцами.

– Княгиней Марией-Викторией Сардони. – Генерал достал из папки фотографию женщины с распущенными волнистыми волосами и римскими, истинно аристократическими, чертами лица. Красавицей ее назвать было трудно, однако было в ее строгом взгляде и горделиво вскинутом подбородке что-то очень жесткое, властное и… неподступное.

«А точнее, – неподсудное, – сказал себе Черчилль. – Как думаешь, решился бы ты ухаживать за такой вот, теряя массу времени, денег и нервов? Вряд ли. Честно признайся себе: вряд ли!»

– Ну, допустим… – задумчиво проговорил Черчилль вслух, повертев снимок между пальцами, как картежный шулер – невесть откуда появившуюся пятую даму. – И кто тот сладострастец, которому удалось пробить подобную броню?

– Майор разведки Эдвард Эйховен.

– После взятия такой «сексуальной Бастилии» – и все еще майор? – ловеласно покачал головой Уинстон.