Сучья кровь

Наташа осмотрелась — глазами искала, с чего начать. Людей вокруг почти не было, посреди рабочей недели мало кто пьёт. На стене рядом с ними картина — старый самолёт, кукурузник над Арктикой. Чуть дальше, уже над другим столиком, ещё картинка: первобытные люди мамонта гонят в ловушку.

— Вот, — она указал на мамонта. — Вот оно. Собралась кучка первобытных людей. И говорить научились. Железо ковать. Огонь разводить. Но это полбеды. Как придумать, чтобы этим железом не друг друга рубить, а мамонтов? Чтоб огнём своих не жечь, а пещеру греть? Тут из стадного инстинкта добро и выросло. Добро — это когда хорошее для других делаешь. А зло — когда хорошее для себя делаешь. Не хорошее, а… полезное. Ну, если очень грубо и обобщённо. А потом, Витя, вот что ещё они придумали: Бога. Верховного, страшного и сильного.

— Зачем ты в церковь ходишь?… — ошарашенно спросил Витя.

— Не перебивай. Бога они придумали, и заповеди. Сами придумали. Кто-то написал. Сказал — от Бога. Поверили: заповеди-то про добро. Первые три — чтобы нерушимость Бога поставить. А дальше, семь — для удержания социума вместе. Чтобы не забывали, что есть добро, а что — зло. Это уже сейчас мы их как часть мира воспринимаем — потому что с глубокого детства навязывают. Но это чужое. Потому что вещи это неестественные, в природе их нет. Вещи эти людьми придуманы для выживания. Потому что, если добро будешь делать, полезное для окружающих, социум укрепишь. От хищников защита. Еды больше. Дети, размножение. Как муравьиная семья, только умнее. У муравьёв добра нет, у них инстинкты. Если бы муравьи добро и зло открыли, они бы уже давно миром правили…

— Ты ведь не можешь вырваться из социума, Наташа. Это, если глубже посмотреть, конечно, правда, но так уж мы устроены…

— Не перебивай! Я не договорила. Послушай вот что: добро и зло — это рудимент. Ру-ди-мент. Остаток. Когда мы из воды на сушу вылезли, мы ведь долго от неё отучались. Лягушки с тритонами там и застряли. А когда на двух ногах ходить начали? Вначале ведь разные болезни, искривления костей, давление кровяное в лёгких и мозге меняется. Но тоже привыкли. Когда мы социумом стали, нам это добро и зло надо было. А сейчас — мы уже не стадо. Нам надоело быть вместе. Структура общества поставлена на таком высоком уровне, что мы часто забываем даже, что мы — социум. Начинаем думать, что независимы. Мы сейчас уже каждый сам по себе жить стремимся. И скоро мы пошлём к чертям. Всё пошлём к чертям. И Бога. И добро. Всё, всё к чертям, Витя! К чертям!

Разбитый бокал и пиво по столу. Белый Витин платок, ворчание официантки. Туалет. И он проводит по щекам руками, холодной водой лицо ополаскивает.

Холодная вода.

Тёплые, живые, сильные руки…

— Ксен?..

— Успокойся. Ты в психушку хочешь?

— Н-не хочу…

— Тогда делай, что я скажу. Прекрати наркоту с Ксеном жрать — раз. Прекрати в церковь ходить — два. Тургенева почитай — три. Займись трудом — четыре. Лучше — физическим трудом. Это лучшее лекарство.

— Откуда ты знаешь? — мокрая, некрасивая Наташа обернулась на Витю всей своей размазанной косметикой. — Один ты в своём уме, получается?

Витя молча вытер руки бумажным полотенцем, натянул белые перчатки и вышел из туалета.

— Я опоздал немного… — растерянно сказал Толик, в одиночестве сидевший за столом. — Там пробки… Застрял.

— Не было там пробок, сучья твоя кровь. За компом ты игрался.

Витя накинул плащ, взял трость и ушёл.

Женя проснулся у Ксена дома, на кухонном диванчике.

Рута лежала под столом и не двигалась, но не спала. На столе валялась разбитая Наташина фотография, на полу — окурки и трубка Ксенова, через которую он траву и гашиш курил. Холодильник открыт, и из него вода на пол стекает.

— Загрустишь тут, да, Рута? — скептично заметил Женя и достал сигарету. Рута не отреагировала.

В кухню вошёл Ксен, держась за голову. Женю не то что бы проигнорировал, а вообще даже не заметил. Подошёл к раковине.

— Голова… Голова-то как болит… — произнёс он.

Женя затянулся сигаретой.

— Ксен… И больше ничего не мог сказать. Сигарета выпала из руки на колено.

— Ксен…

Ксен молча стоял у раковины, наклонив голову под холодную струю воды.

— Ксен, ты…

Сигарета прожгла штанину, и маленький свирепый огонёк впился в ногу, но Женя даже не почувствовал.

— Ксен, у тебя из затылка… — дрожащим голосом произнёс он. — Ксен…

У Ксена из затылка торчала рукоять кухонного ножа. Ксен весь был в крови. Как всегда дома, голый по пояс, в джинсах, в тапках, и все джинсы — в чёрных пятнах, всё тело — в кровавых линиях, шея вообще… И голова, голова, вечно больная голова Ксена, а в голове — нож.

«Ещё бы она не болела» — почему-то некастати подумал Женя.

После этой мысли шок исчез.

— Наташа, «скорую»! — заорал он, вскочив с дивана. — «Скорую», «скорую»!

Прошёл год.

II

Почему он умер? Женя часто думал об этом. Почему, почему именно он?

Время задаёт нам вопрос. Кажется, что каждое время задаёт свой вопрос, но если посмотреть глубже и шире, всё-таки время всегда всем только один вопрос задаёт. Некоторые на него отвечают. Некоторые отвечают и ошибаются.

Он просто не смог ответить.