Сучий Барин (СИ)

К железоковцам издревле у людей отношение особое. Тут тебе и уважение, тут тебе и страх. Всяк знал – заморочники они – кузнецы. Особенно те, кто поколениями в глыбь веков уходят. Ведают слова заговоренные, особенные. Оно, конечно, понятно, что слова эти сейчас любой может на заборе изобразить, дурное дело не хитрое. А поди тем же словом да искру добыть? А? Или дымычи пыхтеть заставь? Или (и такое видели не единожды у ковачей одноруких*) малый молоток – кыяшку – заставь в пляс пойти. Во картина, а? Дзинь! Ду-дух! Дзинь! Ду-дух! Эх, пошла потеха – раззудись плечо, размахнись рука!

Не сорились с кузнецами. Ну их к лешему. Тем более, говорят, что и знакомцы они.

Сухановский хытрец* личностью был известной. Смугл, черняв волосами, борода кольцами хищными все лицо до глаз захватила. И глаза – карие, почти в черноту. Маленькие глаза. Медвежьи. Здоров, звероват человек.

Сам Сила Федотов сын* – местный. Благовещенский. Род его – известный. Был. Сгинули во время мора. И жена тоже. И дети все, окромя Анки – та чудом выжила. Смуглостью пошла в мать да отца; корни в мещерские топи уходят, где и поныне племена некрещеные обитают. Красивая деваха выросла. Но чудная. Про силушку её богаты… не – так нельзя, надо вот как – силушку её недевичую, да глаз ведуньи с детства Анны недомолвки тревожились. Правда, уважительные. Такая вот семья жила. Жила – да сплыла.

«Что за диво!?» – чесали в затылках мужики, проходящие поутру мимо места, где был двор кузнеца. Ни двора, ни кузни. Одно пепелище. Причем уже старое.

А ведь ночью-то – тишь да гладь. Ни запаха, ни воплей, ни звона пожарного. Подошли ближе, гля, а бревна-то, страшным черным скелетом валяются чудно как-то: вроде и в разброс, а вроде и нет. Ну не бывает при пожарах такого. Ну не так. Навидались, прости Господи.

Эх, сесть бы хрестьянам на птицу большую, взмыть на высоту, то узрели бы: не просто остов мрачный валяется, а знаками неведомыми выложен. Письменами древними, а слова – ну да, ну да, – те самые, тоже древние, когда еще и заборов-то не было никаких.

Да, и вот еще что. Вроде как тянуло сельчан ближе подойти, а не пускает что-то. Хочется – а колется. Вот прям внутри что-то и колется. Прям еще шаг – и ежа родить можно. И подойти – сил нет больше никаких терпеть, и ежа – гм-м… неохота. И наступило в душе крестьянской от таких столкновений двух желаний дискомфортное состояние с быстро прогрессирующем третьим: кому бы в рыло треснуть.

Кому?

Глава четвертая

Ублюдыш

Если очень хочется – то что-нибудь получится. Вам про это школяр любой скажет. Взрослый человек переиначит нравоучительно – без труда… ну и так далее. А вот люди тайных наук оформят следующее заковыристое: мысль материальна, желания исполнимы, и если хочешь добиться чего-либо – действуй согласно воображаемому финалу.

Очень уж желал Анатоль дщерь кузнецову. Видимо, в бреду пьяном, совсем грань перешел и, на пике похотливых фантазий, до того усилился, что таки поимел Анну Силовну. Во сне, понятное дело. И надо же, именно в этот сладострастный для него момент, пожелала юная ведунья барину того, что он больше всего хочет.

Не совпало.

Девицу барин уже в тот момент практически перехотел, а вот желал… Собственно, отрывочные мысли в своем гроссбухе он и записал. Это там, где насчет «…была царем… родил богатыря…».

А поскольку желала ему подобного счастья дочь кузнеца в состоянии сильнейшего аффекта, проще говоря – когда подковой шпокнула приказчика, то и ускорились все события до невозможности.

Утром, еще в хлам пьяный Толян, затребовал в постелю жбанчик венгерского. Челядь глянула на барина и в смятении кинулась прочь из господского особняка с дикими воплями. Какими? Чуть позже.

В это же самое время кузнец очерчивал обухом топора (не простого, а того самого – что дочь как-то плетью перешибла) вокруг дома границу для наговора, прозванного в народе «С глаз долой из сердца вон».

Результатом действия оберега «с глаз долой…» стало коллективное бессознательное тяжкое недоумение, кое и вылилось в небезызвестное: «А ты кто такой?»

До серьезного дело не дошло, так: рубахи порваны, ухи надорваны, скулы сбиты да носы разбиты. Говорю же, не дошло дело до серьезного, хотя глазки кое-кого, злобой налившись, выглядывали пригодные для дальнейших дебатов сельскохозяйственные инструменты.

Капитальной баталии не случилось в силу нескольких причин.

Коваль с дочкой, наблюдавшие за сельчанами из своего дома (скрытого от глаз обережной чертой) обеспокоенно начали творить очередной наговор известный как «Кто драку затевает, тот сам битый бывает». Шептание сиё, чтобы усилить (а усилить надо было, ой, как надо – жалко ведь мужиков) нужно на двоих произносить. Сила и произнес первую часть. А вот со второй беда приключилась. Произнести-то дочка произнесла, да только вот момент был… э-э-э… не очень, кстати, что ли.

Со стороны барской усадьбы воем неслось: «Ба-а-ари-ин, ба-ари-и-ин…» – и дальше невнятно. Впрочем, что-то вроде «сучий» прослушивалось. А может и «сука». Черт его знает. И понеслось.

Мужички, словно команду получив, резво повернулись в сторону бегущих слуг.