Суд

Дверь открыла дебелая, все еще красивая жена Залесского.

— Пожалуйста, проходите… проходите, — повторяла она с заметным прибалтийским акцентом и с такой безмятежной интонацией, будто встречала званых гостей.

Залесский сидел за столом — они ужинали. Владков представился и положил перед ним на стол постановление об аресте и обыске.

— Все ясно и так, — сказал Залесский, не читая, и встал. — Это не первое и не последнее недоразумение в практике наших карательных органов. — И без паузы: — Что я могу с собой взять?

— Мы завтра с вами улетим в Москву, так что берите, учитывая это обстоятельство, — раздраженно ответил Владков. — Где у вас телефон?

— Пожалуйста, прошу вас, — все с той же безмятежной интонацией жена Залесского пригласила его в соседнюю комнату.

Владков позвонил в ОБХСС — почему до сих пор нет людей для производства обыска? Оказалось, они только что выехали…

— Могу я пройти в свой кабинет, мне нужно взять там документы, которые потребуются? — все еще рассерженно спросил Залесский.

— Все ваши документы вместе с вами проследуют в Москву, — ответил Владков, осматривая небогатую и стандартную обстановку столовой.

— Ожидали увидеть здесь кожу и бархат? — ерничал Залесский.

Приехали работники ОБХСС, и начался обыск. По опыту зная, что он может продолжаться многие часы, Владков сел к столу напротив Залесского и бесцеремонно всматривался в него. А тот с наглым прищуром смотрел на Владкова. И спросил:

— Не можете ли вы, хотя бы в двух словах, сказать, в чем я провинился?

— В двух? Пожалуйста. Вы подозреваетесь в совершении уголовного преступления, и не одного, но уже сейчас решено взять вас под стражу в интересах следствия и выяснения истины. Лишним количеством слов я вас не утомил?

— Нисколько, и я готов на эту тему поговорить…

— В свое время, позже, — бросил ему в лицо Владков.

Меж тем обыск длился не очень долго — тайник был обнаружен над проходом в кухню, он был устроен в утолщенных дверцах антресолей. Там был скрыт узкий пенал, наполненный драгоценными камнями. И вот только тогда жена Залесского зарыдала…

Залесский больше не произносил ни слова. Только на другой день, когда Владков и он уселись рядом в кресла самолета, он сказал:

— Единственно, чего хочу, чтобы этот самолет разбился.

Владков промолчал и продолжал методически пристегиваться ремнем к сиденью. Занялся этим и Залесский…

Последними были арестованы Лукьянчик и Сандалов.

Уже арестованный Ростовцев подписал им письма, приглашавшие приехать в Москву на три дня. Они ехали вместе. Сандалов был встревожен — получив письмо Ростовцева, он пытался дозвониться до него, но тщетно. Дело в том, что раньше Ростовцев высказывал желание, чтобы Сандалов купил ему в Риге какой-то транзисторный приемник, обещал прислать деньги, но не прислал. Теперь Сандалов хотел везти ему приемник, но запамятовал, как он назывался. Он звонил Ростовцеву на службу и домой, утром, днем и поздно вечером, и никто не отзывался. Это его встревожило.

Лукьянчик же ехал в Москву в совершенно безмятежном настроении, за последнее время он поверил в то, что с ним больше никаких неприятностей произойти не может. Главное — не лезть людям в глаза, не занимать никаких заметных постов. Нужна вот такая работа, как сейчас, — и особых усилий не требует, и дает приличные деньги, он даже посылает каждый месяц своей жене-красавице, живущей на Севере с родителями. То, что она далеко от него, — единственная его мука, и в недалеком будущем он собирался покинуть Прибалтику — тесть обещал устроить его на тихую и хлебную работу там, у них, на Севере. Скорей бы…

В пути Лукьянчик был весел и разговорчив, чем сильно раздражал Сандалова.

Взяли их на перроне, как только они вышли из вагона. Лукьянчика повел Владков, Сандалова — Куржиямский. С вокзала их повезли в разных машинах и сразу доставили в прокуратуру на первый допрос…

Глава тридцать шестая

В следствий наступил самый напряженный этап. Допросы преступников велись весь день, одновременно в нескольких кабинетах. Раилев руководил следствием.

Самым трудным для следствия оказался Залесский. Он все отрицал. Даже на очных ставках со своим давним сообщником Кичигиным он разыгрывал драматические сцены, чуть ли не со слезами на глазах спрашивал, зачем тот на него клевещет? Только неумолимые факты заставляли его делать незначительные признания, да и те — с оговорками.