Суд

Минхотеп долго прислушивался к этой забытой в песках Каграта музыке города фараонов. Воспоминания больше не мучили его, скульптор думал о будущем, и этим будущим был Суд Озириса. Все остальное не имело смысла.

Лязг засовов прервал размышления скульптора. Каморка наполнилась дрожащим светом факелов. Могучая фигура Сар-хаддона выплыла из темной рамы двери. За дверью угадывались силуэты вооруженных людей. Сархаддон направился к Минхотепу, но на его пути вырос Хатор:

– Нас предали!

– Что я слышу! – Сархаддон воздел к небу руки и принялся шумно рассказывать о том, как царская стража уличила его в укрывательстве, но в последний момент, когда он чувствовал уже, что его голова становится слишком тяжелой для плеч, от него потребовали молчания и отпустили.

– Но меня заверили, – продолжал Сархаддон, – что долг гостеприимства не будет нарушен. Клянусь святым карпом…

– Веди! – неожиданно сказал Минхотеп.

Скульптор подошел к Хатору и, поцеловав его в голову, шепнул:

– Если сможешь, беги…

В маленьком зале для приема богатых клиентом ярко горели ароматные светильники. Царские храбрецы и черных накидках стояли неподвижно у стен. В большом золоченом кресле сидела высокая полная женщина в дорогих сирийских тканях, усыпанных хризолитовым бисером. Ее часто мигающие глаза выдавали волнение, которому она и сама удивлялась.

«Неужели этот дряхлый старик с взлохмаченной шевелюрой – Минхотеп? – думала царица Юра. – Как странно, ведь я любила его когда-то. И спасла его от смерти, когда взбешенный Хафра хотел уничтожить безумца. А теперь прошлое вернулось…»

Она вспомнила слова, сказанные Иссахаром перед этим странным визитом к грязному бальзамировщику.

– Нет ничего страшнее Суда Озириса. Он дает право, установленное и охраняемое богами. Каждый может воспользоваться этим правом. Но никто еще не воспользовался им, потому что для каждого из смертных Великий Дом – воплощение мудрости и справедливости. Но Минхотеп не способен увидеть божественное сияние, окружающее непогрешимого Хафру. Он способен обвинить, вызвать смуту. Наши молитвы не остановили его. Пусть же материнская сила Изиды[21] поможет тебе обезвредить жало скорпиона.

Минхотеп подошел к креслу и едва удержался от крика. Перед ним была его статуя из белого мрамора. Нежный овал почти живого лица, каждая черточка которого переполнена быстротекущим временем. Неожиданно статуя ожила, и лицо обмякло, расплылось под слоем румян, потускнело. Царица Юра – он узнавал ее и не узнавал.

– Великий Ра решил, что мы должны встретиться сейчас… зачем? – сказал Минхотеп, отступив.

– Ты не знаешь?

Голос… Нет, это не голос Юры. Минхотеп покачал головой, и царице показалось, что скульптор сказал «нет».

– Суд, – сказала она. – Через два дня у гробницы Великого Дома ты выйдешь к судьям и произнесешь: «О Гор, великое солнце!»

– Открыть народу правду, – Минхотеп сжал кулаки, – это единственное, что я могу сделать. Сказать, что лик, который каждодневно лицезреют на фресках, барельефах, статуях – не лик владыки, а только маска. Сказать, что владыка был тираном, что он, а не его подданные виновны в бедствиях народа. Проклятие богов…

– Богов? Ты отрекся от них!

– Нет! Я знаю – боги желают Суда! За твою разбитую жизнь…

– Я царица! Я мать! Мой сын должен стать владыкой Кемта, и ему не придется носить на лице маску. Ни он, ни я ни когда не думали о себе. Твоя правда, Минхотеп, вызовет смуту. Но ведь Суд может обратиться и против тебя. Вторично

я не смогу спасти тебя, Минхотеп… Боги говорят, жизнь – это покорность.

– А жестокость, подлость – это тоже от богов?

– Ты похож на Сфинкса, – царица утомленно откинулась в кресле. – Думаешь о долге и забываешь о людях.

– Сфинкс, – Минхотеп неожиданно улыбнулся. – Сфинкс – это правда. Когда-нибудь ветры развеют песок…

– Минхотеп… Забвение Хафры – это и твое забвение. Ведь это ты возвысил его своим искусством. Его лицо – твое создание. Значит, и твое имя исчезнет со скульптур и рельефов.

Юра была уверена, что сыграла на самой чувствительной струнке в душе Минхотепа. Ее намек слишком прозрачен.

– Есть вещи, – сказал Минхотеп, повторив слова Ментаха, – которые прочнее пирамид. Человеческая память…

Царица вздрогнула. Давая понять, что визит закончен, она медленно поднялась и хлопнула в ладоши. Вбежали служанки и закутали царицу в тяжелую накидку.

– Помнишь, Минхотеп, – сказала Юра, – однажды во дворце моего отца я передала тебе амулет?

– Он всегда со мной.

– Пришли его мне, когда поймешь. Я буду знать. Прощай.

Она вышла. Царские храбрецы с топотом двинулись вслед.

Скульптор остался один в пустом зале.

Для Сетеба настали спокойные размеренные дни: он молился Птаху, а в остальное время возился с испорченной каким-то подмастерьем глыбой мрамора. Вечером являлся Пахор и вел с Сетебом беседы о покорности и верности богам Кемта.