Суд людской

— Аллах, о, Аллах! Ты слышал свидетельство врагов моих. Вспомни его, когда через час душа моя предстанет пред твоим вечным престолом. — Итак, судьи, я вернулся в горы и был добрым мусульманином и добрым елисуйцем. И вот, когда я ещё раз и уже навсегда уверился, кто такие русские, они заняли Кубу, все линии Самура, вокруг Шах-Дага их казаки поили своих коней в горных реках и потоках. На стене Искендера великого в Дербенте давно уже развевалось их знамя. И всюду, всюду, куда они приходили и где оставались, — развивались ремёсла, цвела промышленность, начиналась торговля. Всюду вырастали сады, украшались аулы… Сознание безопасности заставляло людей думать о завтрашнем дне, и горцы богатели. Наши мечети загорели позолотой, купола их, как твоя чалма, ходжа, покрылись зелёной эмалью. С конца в конец задвигались караваны. Чем были мы — елисуйцы? Последними из последних! Теперь мы, — гордо возвысил он голос, — первые из первых в горах. Труд и богатство широкою рекою льются за их полками. Они ничего не отнимают, — они платят за всё… Их суды справедливы, как враги, — они великодушны… Посмотрите на жалких персов, на этих презренных собак, которых у нас резали, как баранов. Они выстроили громадный базар. Кто был в Баку, Ленкорани, пусть спросит их, где лучше: под отеческой сенью шаха — кровожадного тирана, — срубившего столько голов, сколько не было часов во всей его жизни, или под строгим управлением русских? И они покажут вам свои дома, полные, как золотая чаша, из которой сладкий напиток уже льётся через край… У себя в Иране они живут, зарывая деньги, как нищие, в смрадных лохмотьях, в проказе, в грязи, в руинах… Им страшно показать богатство, потому что шах отнимет его; — здесь они, как цветы — красуются яркими одеждами, как пёстрые птицы блистают светлыми крыльями и перьями… Так всюду, куда приходят русские… Храбрые и великодушные враги, справедливые судьи, мудрые правители… Служу им, как людям, которые — дадут нам покой, счастье, богатство…

— За наше рабство? — спросил его Ибраим.

— У них нет его для нас.

— Мы предпочитаем остаться свободными горными орлами; лучше тощать на наших скалах, чем жиреть в их хлевах и закутах. Нам нужна наша воля, как коршуну нужен простор, как ветру — ущелья, через которые он пролетает, что… говорит Курбан-Ага в своё оправдание ли он?[3]

Из судей встал седой старый лезгин… Его приняли в джигиты, потому что, по обету, он должен был умереть в бою с неверными.

— Курбан-Ага! Во имя Аллаха, скажи нам, клялся ли ты на Коране служить им… гяурам?

— Да, клялся…

Старик сел и задумался… Остальные молчали тоже. Седой лезгин заговорил опять.

— Он изменник, потому что служит русским… Но если бы он не служил им, он был бы тоже изменником, ибо он клялся на Коране и призывал священное имя пророка… Как выйти из этого?..

— Позволено ли будет мне, младшему между вами, подать своё мнение? — тихо спросил, наклоня голову, кабардинский князь.

— Говори, сын мой.

Хатхуа положил руку на плечо Курбан-Аге.

— Во имя Аллаха и пророка его Магомета требую для моего и нашего общего врага Божьего суда!..

Одобрительный ропот пронёсся по собранию…

Лица судей просветлели…

— Божий суд… Божий суд…

Оглядев всех и убедясь, что таково общее мнение, Хатхуа вынул кинжал и бросил его на землю, снял пистолеты и с ними сделал тоже и подошёл опять к Курбан-Аге.

— Курбан-Ага, вызываю тебя на Божий суд… Да даст Аллах победу тому, кто прав, и да уничтожит виновного… Прости мне смерть твою, как я вперёд от всего сердца прощаю тебе свою.

Курбан-Ага подал ему руку.

Они быстро обнялись.

— Да будет, да будет, да будет! — крикнули хором присутствовавшие.

Теперь Курбан-Агу и князя Хатхуа развели в разные стороны…

1902