Суд над колдуном

— Лиходеи! — крикнула Олена сквозь слезы. — Пропасти на вас нету! Ты не кручинься, Ондреюшка. Я про тот поклеп разведаю. Вызволю тебя. Нет за им никакой вины, люди добрые — крикнула она, торопясь за стрельцами.

Государево слово

Соседи, которые набрались во двор к попу Силантью, тоже высыпали на улицу следом за приказными.

— Вишь болезный! — жалобно запричитала одна баба, глядя на Афоньку. — Несмышленый как есть парень. Ревет! Гляди, пытать будут!

— Баба дура и есть, — сказал сердито старик. — Нашла кого жалеть? Да ты ведаешь, кого в Разбойный приказ водют? — душегубов да колдунов. А Ондрейка-то лекарем слыл. Ведомо, — что лекарь, что колдун одна стать.

— Може, и впрямь колдуны? — проговорил кто-то.

— Колдуны, родимые, колдуны, — запела горбатая старушенка с кошелем. — Вы меня послухайте. Мне Улька кума про все их воровство и ведовство сказывала. Лекарь тот — самый злой колдун и есть. Беси к ему ходют. Он их на кого хошь напущает. Сказывала Улька, она его еще на Смоленске городе знавала. Сколь много людей он там, сказывала, извел — не перечесть. Гадал и на Москве тем же обычаем промышлять. Да, вишь, Москва-те не Смоленск! Как почал, сказывает, бесов скликать да людей портить…

— Ну, завела, старая! Людей портить! А каких? Ведаешь? Може, ты и сама-то ведьма. Вишь, полон кошель трав да кореньев.

— Ах, ты, жбанная затычка! — заверещала старуха. — Ты как можешь такое слово молвить! Ведьма! Слышьте, люди добрые, как лается пес. Я те покажу ведьму!

— Ну, ну, ладно, бабка, сама не лайся. Може, и впрямь лишнего наклепала?

— Ан, не наклепала! Я про того колдуна и не такое ведаю. Слово лишь молвлю — так ему голову и снесут!

— Похваляешься, бабка. Ври да не завирайся.

— Ан не похваляюсь! Я за им, може, государево слово[10] ведаю…

Всю толпу сразу как ветром унесло. Бросились все врассыпную. Слово страшное — и слушать то его нехорошо. Как раз в приказ попадешь, — зачем не донес. Бабка и сама струсила, что за спором лишнего наговорила. Подхватила кошель и за людьми, — в город. Да не тут-то было. Прямо перед ней, откуда ни возьмись — стрелец. Верно, за толпой стоял, все ее речи слышал. Ухватил ее за рукав шубейки и говорит:

— А ну-ка, старица, идем со мной в приказ.

— Да что ты, Христос с тобой, милостивец! Пошто в приказ? Да ты проспрошай людей. Меня тут все, почитай, ведают. Не воровка я, не побродяжка. Бобылка, милостивец, безместная, Феклица. У подъячего Фрола Силина, на Хамовной слободе сколь годов живу. И ду̀рна за мной никакого нет.

— Ну-ну, бабка, там в Стрелецком приказе все скажешь. А как ты государево слово молвила, то по указу великого государя велено тебя взять, и в приказ приводом привести.

— Ратуйте, провославные! Не дайте душу живую погубить! — кричала старуха.

Но стрелец шагал быстро и тащил ее за собой.

─────

Лихих людей загнали в Разбойный приказ. Но сейчас же тяжелая дверь опять с визгом распахнулась. Ярыжка[11] выволок оттуда лекареву жену Олену и дал ей такого пинка, что она, расставив руки, одним махом скатилась с лестницы.

— Куда лезешь, поколь не привели! — крикнул в догонку ярыжка.

— Чего пинаешь! — огрызнулась Олена, — не мужичка я, чай; мой хозяин — лекарь.

— Похваляется тоже, — лекарь! Велика птица! А ноне — вор,[12] в Разбойный приказ приведен!

— Так то̀ по злобе. Наклепали ведомо. Я управу найду. До великого государя дойду.

— Вишь прыткая! — проговорил кто-то. У крыльца набралась уж кучка народа. — До великого государя! Вон он, великий государь-от, с собора идет, и бояре с ним. Небось, не сунешься.

— Бояре, — повторила женщина. — А боярина, князь Никиты Иваныча Одоевского нету?

— Как не быть. Ближний боярин. Завсегда за великим государем вслед, — сказал кто-то из толпы.

— Ан ноне не вслед. Вон позади всех, с боярином Стрешневым. Вишь скорбен князь. Сын у его, сказывают, помер, так, видно…

Но Олена больше не слушала. Она быстро шагала через площадь, перескакивая с бревна на бревно.

По дощатому помосту, настланному поверх бревен, по всей Ивановской площади, от собора к дворцу, тихо разговаривая, шли два боярина.

— Князь Никита Иваныч! — крикнула Олена, бросаясь на колени у помоста, — послухай меня, государь. Прошу тебя, государь, о заступлении!

— Подь в Челобитный приказ. Ноне я челобитных не беру, — сказал боярин остановившись.

— Государь Никита Иваныч, опричь тебя мне пойти не к кому. Добёр ты был до моего хозяина, лекаря Ондрея Федотова, заступи его и ныне.

— Лекарь Ондрей? А какая ему беда приключилась?

— В Разбойный приказ, государь, забрали. А пошто не ведаю. Никакого за им ду́рна нет. Заступи, боярин милостивый, пропадет Ондрейка, простой он у меня. Ровно робенок малый. Не покормишь и не поест. Одна у его думка — недужные да хворобы разные. Заступи, государь.

— Ин, ладно. Спрошу ноне, какая за им вина. И государю за его слово молвлю. Ты зайди ужо. Лекарь он добрый, — обратился боярин к Стрешневу, — хоть и не вылечил моего Иванушку. Лекарскую науку знает.