Суд над Сократом (Сборник исторических свидетельств)

Оглядываемый нами чуть ли не 900-летний период в его второй половине характеризуется, прежде всего, соперничеством, взаимопроникновением и противоборством античного и христианского миросозерцаний и мировидений. В этом историческом "сражении" двух религиозных концепций участвовали — не по своей воле — Христос и Сократ, иногда их противопоставляли, чаще сопоставляли, ибо поистине в их земной юдоли немало сходного. Многие из отцов новой веры, постепенно бравшей верх[218], сослаться, например, на сочинение Блаженного Августина "О граде Божием"; хотя, конечно, язычника можно было уважать лишь в некоем историческом плане, но не в церковном.

…Перелистаем наш календарь эпох: европейское Возрождение, начавшееся и быстрее шедшее в архитектуре, живописи и скульптуре, вскоре коснулось и литературы, сначала сочинений римских авторов — Овидия, Цицерона, Сенеки; через них начали воскрешаться и греческие классики. В 1459 году во Флоренции вновь открывается платоновская Академия, в 1482 Марсилино Фиччино заново переводит Платона на латинский язык — и тут, разумеется, Сократ, его жизнь и учение не могли не войти в "программу" обсуждений и обучений.

Эразм Роттердамский (1469–1536) ставит Сократа почти в один ряд с христианскими святыми мучениками; особенно близки ему идеи самопознания, самоусовершенствования и мудрой веры в высший смысл того, что суждено испытать человеку. Один из участников диалога "Благочестивое застолье", Нефалий, говорит: "Поразительно! Ведь он не знал ни Христа, ни Святого Писания! Когда я читаю что-либо подобное о таких людях, то с трудом удерживаюсь, чтобы не воскликнуть: ""Святой Сократ, моли Бога о нас!""[219]

Не менее значимая веха — это отношение к Сократу великого французского моралиста Мишеля Монтеня (1533–1592). В его "Опытах" ("Les Essais"), давших начало всей мировой эссеистике, имя афинского философа встречается, вероятно, чаще всех остальных. Обе последние главы "Опытов", несомненно, писались на том же столе, на котором лежала "Апология" Платона; в чтении сократовских мыслей Монтень черпал силы в предчувствии надвигающейся неизлечимой болезни, когда его одолевали страх и боль небытия; из нее он целиком выписал в свою книгу речь Сократа после вынесения смертного приговора. Для Монтеня, как, вероятно, для многих, Сократ становится опорой и поводырем на той пограничной линии, что отделяет царство живых от иного, неведомого…

Перелистаем еще несколько страничек-столетий: начало немецкой классической философии — Иммануил Кант. Для него Сократ в вопросах морали авторитет высочайший. Однако сократовский демоний смущает Канта иррациональностью, загадочностью, труда оуловимостью; вера в знамения и озарения не в духе кёнигсбергского мыслителя[220], мучительно (что и сам прекрасно замечал) искавшего истину на путях логики, науки и рассудка.

Отметим великого софиста нового времени Гегеля, который в одном из своих сочинений учинил заново суд над Сократом[221] и вынес ему повторный: смертный приговор, отделив от Сократа-человека его учение: дескать, автор виновен, но его учение бессмертно! Точно также не станем задерживаться у философской "зоны" Фридриха Ницше, его напоенные ядом стрелы против Сократа соответствовали его концепции сильной личности; по-нашему мнению, сила самого Ницше — в художественно-культурологических наблюдениях, а не в его доктрине, столь притягательной для обозленных мелетов и ликонов. Два слова — о другом кумире, уже века нашего, об Освальде Шпенглере. Приходится сожалеть, что из литературно-философского обихода выпала (или осталась в тени) статья Томаса Манна "Об учении Шпенглера", в ней дан исчерпывающий анализ теории непроницаемо-герметичных цивилизаций. Диагноз писателя и мыслителя достаточно строг: сочинение Шпенглера не более чем гиллерторское теоретизирование, пропитанное холодным снобизмом. Можно добавить, что для невежественного и замкнутого в себе индивида герметичны и непроницаемы не только другие цивилизации, другие времена и нравы, но и взгляды любого другого человека, чьи убеждения не согласны с его собственными. Универсальность, вневременность философского учения Сократа, его личности и судьбы, несомненно, подтверждают существование некой сквозной темы, связи между всеми человеческими сообществами и мирами.

Сократ в России. Античность вошла в русскую жизнь и культуру, как понятно, после петровских реформ, когда был снят запрет с "еллинских борзостей". Рубежом, от которого начался брак по любви между Древней Грецией и Новой Россией можно считать день выпуска книги под названием, выведенным красивой колонкой:

КСЕНОФОНТА

о достопамятных делах и разговорах

Сократовых четыре книги и

Оправдание Сократово пред судиями,

переведенное с греческого языка

Надворным советником

Григорием Полетикою

В Санктпетербурге

при Императорской Академии

Наук, 1762