Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

Все возрастающее влияние Совета должно было заставить его врагов, как часто это бывает в случае бессилия, прибегать к клевете. Смешно их опровергать. Странно было бы отвечать на предъявляемые Совету обвинения в растратах, мошенничестве и т. д., печатавшиеся в разных черносотенных листках, хотя бы авторы их были такие «высокоблагородные» лица, как графы Орловы-Давыдовы и Мусины-Пушкины. Все расходы делались под строгой отчетностью, по постановлению Исполнительного комитета или самого Совета, если вопрос доходил до него. Интересно было бы знать, сделал бы кто-нибудь из этих так заботящихся о «братцах рабочих» буржуев то, что часто делали депутаты, члены Исполнительного комитета, идя на заседание или возвращаясь с него поздно ночью: имея полную возможность брать из кассы на свои разъезды, они предпочитали идти пешком чуть ли не десятки верст, чем тратить на конку лишний гривенник из общественных денег. А ведь на следующее утро им надо было чуть свет подыматься на работу.

Между тем реакция к концу ноября все больше сгущалась. Правительство Витте от туманных речей и воззваний переходило к далеко не туманным действиям. Сперва как бы неуверенно, ощупью, а с каждым днем все смелее ж откровеннее оно давало знать русским обывателям, почему-то возомнившим себя после 17 октября гражданами, что, в сущности, ничего не изменилось, что теперь так же, как прежде, оно призвано бесконтрольно управлять, а народ — молча быть управляемым.

Все чаще и чаще стали распускать собрания, на которые не пропускалась полиция, и конфисковывать номера социалистических газет. Уже целый ряд местностей, особенно на окраинах, были объявлены на военном положении (положение усиленной охраны считалось уже пережитым). В тиши кабинетов вырабатывались законы, которые якобы должны были обеспечить обещанные «свободы», но на самом деле предназначались к обузданию фактически установившейся свободы. Временное положение о печати стало ярким доказательством того, как правительство понимает манифест 17 октября. Только прекраснодушные либералы продолжали еще умиляться тому, что они живут теперь в конституционной стране я никто у них не отнимет завоеванных «неотъемлемых прав человека и гражданина». А в это время разгоняли съезд почтово-телеграфных служащих, производились аресты членов крестьянского союза, Дурново издавал своя циркуляры, которым позавидовали бы даже Плеве и Трепов.

26 ноября арестовали председателя Совета. Правительство делало первый шаг, как бы разведывая, на какое сопротивление оно наткнется. Личная популярность председателя среди широких слоев рабочих, занимаемый им ответственный пост как бы наперед обеспечивали серьезность отпора.

Многие из депутатов высказывались за немедленную забастовку, некоторые — за уличную демонстрацию я другие формы массового протеста, но все это было отклонено собранием. На место арестованного председателе был избран президиум из трех товарищей.

За неделю, прошедшую после ареста председателя Совета, выяснилось, что правительство решило ни перед чем не останавливаться для подавления революционного движения. «Конституционная» маска, наполовину уже приподнятая, была окончательно сброшена.

3 декабря должно было состояться очередное заседание Совета в здании Вольно-экономического общества. Исполнительный комитет заседал там с четырех часов. Во время оживленных прений один из товарищей принес известие, что из достоверных источников передают о правительственном решении арестовать сегодня Совет.

Депутаты уже в довольно большом количестве собрались в зале. Было так же много гостей, как и всегда. И до них дошло известие о готовящемся аресте. Исполнительный комитет постановил не распускать собрания, а только предпринять меры для обеспечения преемственности в работах будущего Совета. Предполагалось хоть часть депутатов, хорошо знакомых со всеми делами Исполнительного комитета, спасти от ареста, чтобы тем облегчить эту преемственность. Но было уже поздно. Войска и полиция заняли все выходы, а вскоре и все помещение. Исполнительный комитет успел только принять решение не оказывать сопротивления производимому насилию (обстоятельства складывались так, что оно было бы бесполезно), о чем и было передано собравшимся депутатам.

А дальше… Дальше начались такие привычные для русского революционера сцены: выворачивание карманов для обыска, грубые окрики полицейских, тюремные кареты, одиночное заключение… Хваленая либералами «конституция» 17 октября ничего не изменила в этой обычной картине. Было, правда, одно утешение, что теперь придется сидеть под сенью «неприкосновенности личности», но не знаю, доставило ли бы это утешение даже г. Струве.

3 декабря, как мне кажется, закончился октябрьский период русской революции. Совет, эта организация всеобщей стачки, сделал все, что было возможно, развил в течение двух месяцев своего существования громадную деятельность. Но революция переросла свою старую форму — забастовку, и нужны были новые формы борьбы и новая для них организация.