Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

Тем временем прокурор остановился на различиях между тактикой западноевропейской социал-демократии, ищущей решения своих задач в завоевании популярности у населения, и российским движением, которое занимается не столько агитацией и пропагандой своих идей, сколько зовет рабочих к учинению бунтов и массовых насилий. Он очень недолго задержался на юридической стороне обвинения, заметив, что самый факт нахождения у подсудимого рукописи прокламации, даже будь она написана не им, уже доказывает его преступную нринадлежность к партии. Ни для кого теперь не секрет, продолжал прокурор с пафосом, ибо речь его приближалась к концу, что Российская социал-демократическая рабочая партия действительно существует, что она имеет свои органы, съезды и представляет собой сплоченную организацию, преследующую далеко идущие цели. Поэтому, сказал прокурор, я не стану официально доказывать, что подпись под листком «Московский комитет РСДРП» — не фикция, не выдумка безумного одиночки, но подпись действительно существующей организации.

Пока прокурор говорил, солнце опустилось ниже, и теперь узкие полосы света рассекали зал. Председательское кресло находилось в тени, но то ли благодаря изначальному дефекту, то ли почти незаметному повреждению в одном из стекол, узкий пучок лучей, причудливо проломившись, целил в большой, недвижный лоб председателя.

Защитник ответил прокурору только с юридической точки зрения, указав на необоснованность обвинения, на неимение в деле прямых улик, свидетельствующих о причастности подсудимого к Московскому комитету партии.

С защитником Ганнушкиным все было заранее договорено, во всяком случае, Богдан указал ему на невозможность касаться таких тем, как неразвитость российского социализма, отрицание социал-демократами насилия, мирный характер социал-демократического учения, Движения и т. д., а также ссылок на «вполне естественную увлеченность молодого подсудимого новыми идеями». Подсудимый предупредил своего защитника, что если тот позволит себе высказать нечто подобное, он публично прервет его и заявит, что отказывается от такой защиты, впрочем, последнее запальчивое заявление оказалось совершенно излишним. Ганнушкин был человеком умным, оказавшим немало добрых услуг социал-демократам на процессах 1905–1906 годов.

Свою заключительную речь — то самое profession de foi, о котором столько было говорено в стенах Таганской тюрьмы, — Богдан произнес на второй день, и председатель, надо отдать ему должное, только дважды прервал его в связи с резкими выпадами по адресу прокурора; в остальном же давал полную свободу. В чем крылась причина председательского либерализма — в сочувствии ли к подсудимому или в воздействии на председательский мозг лучей весны 1905 года, так и осталось неизвестным.

— Господа судьи! — начал Богдан Кнунянц, и от долгого молчания его голос показался сестре почти незнакомым. — Прежде всего мне хотелось бы выяснить свое отношение к русскому суду и русскому закону, так как после вчерашних пререканий с председателем у вас могло получиться ложное представление об отношениях социал-демократии к тем или другим государственным установлениям. Мы не анархисты, и наше непризнание коронного суда вытекает не из анархического отрицания государства, а из того специфического характера, который принял наш суд, благодаря полицейскому режиму, царящему в России.