Суд праведный

Высич морщился, но терпеливо слушал. Он и без того знал, что ему воспрещается: всякая педагогическая деятельность, чтение публичных лекций, участие в публичных сценических представлениях и вообще всякого рода публичная деятельность. Запрещалось содержание типографий, литографий, библиотек для чтения и служба при них в качестве приказчиков, конторщиков, смотрителей или рабочих; торговля книгами и всеми произведениями и принадлежностями тиснения. В любое время у него могли провести обыск.

Пристав говорил долго, ровным, почти дружелюбным голосом и, словно предупреждая от роковой ошибки, закончил:

— Особо, Валерий Владимирович, обращаю ваше внимание на то, что всяческие самовольные отлучки недопустимы!

Выйдя из полицейского управления, Высич направился на поиски жилья. Он шел по одной из двух тянущихся с севера на юг грязных улиц, застроенных двухэтажными деревянными домами. Сдавать комнату «политику» никто не хотел. Высич уже стал посмеиваться, представляя, как вернется в полицию и попросится там переночевать, когда вдруг в самом конце улицы, неподалеку от болотистой речушки, крестьянин, отказывая ему, посоветовал заглянуть в соседний дом, куда, как он выразился, «пушшают любого-кажного».

В крытом жердями дворе Высич быстро сговорился с хозяином — бородатым здоровым мужиком средних лет, даже выдал ему три рубля задатка и, наконец, поднялся по лестнице на второй этаж в отведенную ему горницу.

А через полчаса в дверь постучали.

Невысокий сутуловатый мужчина с нездоровым румянцем на щеках представился:

— Неустроев. А звать Феодосием…

До поздней ночи они просидели за самоваром. Жил Неустроев в соседней комнате, а в Нарыме уже второй год, как сослали его за распространение прокламаций на заводе, где он работал лекальщиком.

Общность судеб и интересов, общее житье и общие заботы быстро сдружили Высича и Неустроева. Однажды в июльский день, прогуливаясь по берегу Кетской протоки, Высич спросил задумчиво:

— А что, Феодосий, не приобрести ли нам лодчонку?

Неустроев непонимающе посмотрел на него. Высич рассмеялся:

— Что ж нам, на рыбалку поехать нельзя?

— На рыбалку можно, — усмехнулся Неустроев, понимая, о чем думает приятель.

Уже вечером они встретились у магазина со старым селькупом, называвшим себя для простоты Иваном, поскольку настоящее имя его выговорить было просто невозможно. Разговор не оказался долгим, и на другое утро старик-селькуп терпеливо смолил короткую трубочку, сидя на завалинке дома и ожидая, когда проснется «политика».

— Моя лодка пригнала, — приветливо улыбнулся он, увидев Высича. И, получив деньги, мелко и довольно закивал: — Таперя моя пороха купит, охоту пойдет.

Лодка оказалась достаточно вместительным, но слишком уж вертким обласком. В коварности своего приобретения Высич убедился чуть ли не сразу. Стоило ему сделать попытку грести чуть побыстрее, как обласок перевернулся, накрыв его с головой. Впрочем, холодное купание совсем не остудило Высича.

Вскоре на берег спустился Неустроев. То вдвоем, то поодиночке старались они укротить обласок и к обеду совершенно выбились из сил. Устраиваясь на травке, Высич заметил Неустроеву, лоб которого густо покрывала испарина:

— Ты бы поберег себя…

— От чахотки не убережешься.

— На кумыс бы тебе…

Неустроев усмехнулся:

— Вот уйдем из Нарыма, устрою себе кумыс.

— Тише, — остановил его Высич, поднимая голову

Сверху на берег, тяжело дыша, спускался становой пристав.

Мясистое лицо его разгорелось, усы вызывающе торчали:

— Чем это тут изволят заниматься господа ссыльные?

Высич поднялся, отряхнул брюки, с улыбкой развел руками:

— Физическими упражнениями. По примеру, так сказать, британских спортсменов. Гребля, как ничто, способствует укреплению мышц, развивает дыхание.

Пристав глубокомысленно прищурился, но никакого параграфа, запрещающего ссыльным кататься на лодках, не припомнил. На всякий случай он погрозил пальцем:

— Без отлучек, господа! Без отлучек.

Высич приподнял плечи, показывая этим жестом всю вздорность подобного предположения, а Неустроев закашлялся:

— С моим-то здоровьем?.. Ах, господин пристав…

Становой еще раз подозрительно оглядел ссыльных. Не очень крепкий народ. Грести против течения, и не одну сотню верст? На сумасшедших они не похожи. Пристав успокоился и, поправив портупею, милостиво заметил:

— Ладно уж… Коль британцы советуют…

5

Когда пожилой чиновник почтовой конторы протянул Татьяне письмо, ее лицо просветлело:

— От отца?!

— Держи, Белова, — повторил чиновник и уважительно добавил: — С театра военных действий.

Татьяна испуганно отпрянула. Чиновник понял ее испуг по-своему:

— Держи, держи, раз письма шлет, значит, живой.

— От кого? — прошептала Татьяна.

Чиновник всмотрелся в подпись на конверте, неодобрительно покачал головой:

— Ох и почерк у человека… От Кун… Кунгурова Андрея.

Татьяна медленно взяла письмо. Что с ним делать? Она не забыла Андрея, не раз вспоминала о нем, но на воспоминания эти всегда накладывалось похотливое гнусное лицо старика Кунгурова, его полуопущенные, как у петуха, веки.

— Спасибо, — выдавила наконец Татьяна и спустилась в свою каморку.