Суд скорый... И жизнью, и смертью

А между тем борьба вокруг войны становилась все ожесточеннее. Большевики готовились ко второй конференции, получившей позднее название Кинтальской — по имени местечка, где она состоялась. Владимир Ильич то и дело выступал с рефератами перед рабочими и молодежью Цюриха и Берна, разоблачая скрытый шовинистической демагогией империалистический характер войны. Елена и Григорий не пропускали ни одного выступления Ильича.

Бывая у «Ильичей», Григорий замечал, что день ото дня Надежда Константиновна выглядела все хуже, заметнее отекало лицо, затрудненнее становилось дыхание. Владимир Ильич с тревогой посматривал на жену, перелистывал в библиотеке медицинские справочники и журналы, читал все относящееся к «базедке», приглашал врачей. Но больная не чувствовала себя лучше, и, отложив работу, Владимир Ильич решил увезти Надежду Константиновну в горы — там ей всегда становилось легче.

Уехали Ульяновы в середине июля, по совету Платтена, в Санкт-Галлен, в санаторий Чудивизе, расположенный у самых снеговых вершин.

На вокзал Ульяновых — провожали целой компанией — Григорий с Еленой, Платтен, Анджий Ковальский, — шутили, смеялись, стараясь подбодрить Надежду Константиновну. А она понимающе и чуть грустно улыбалась в ответ.

На перроне, где они ожидали поезда на Санкт-Галлен, Надежда Константиновна с осторожной нежностью взяла Елену под руку и, показывая глазами на Григория, разговаривавшего с Ильичем, ласково сказала:

— Вот и вы, Леночка, кажется, нашли свое счастье? Елена смутилась, но не опустила, не отвела взгляда.

— Он очень хороший, — сказала она тихо.

— А я в этом и не сомневаюсь, — улыбнулась Надежда Константиновна. — И поэтому от души желаю вам обоим счастья. Ведь это так важно, когда близкие люди верят в одно и то же и борются за него.

— Вы тоже счастливая, — смущенно отозвалась Елена, бросив на Владимира Ильича мгновенный взгляд. — Вы, пожалуйста, выздоравливайте скорее, Надежда Константиновна. И возвращайтесь. Так тоскливо будет без вас!

Да, после отъезда Ульяновых Цюрих для Григория и Елены как бы наполовину опустел, стал словно бы сумеречнее и темнее, хотя по-летнему щедро играло в безоблачном небе солнце, а в летнем саду на берегу озера каждый вечер до полуночи играл оркестр.

Бюро эмигрантских касс помогло Григорию устроиться на небольшой подсобный заводик на окраине Цюриха; там изготовляли корпуса карманных часов. Он ничего не понимал в технике и никогда не интересовался ею, и работа давалась ему с трудом. Время за шлифовальным станком тянулось медленно, к вечеру все тело наливалось усталостью, и только ожидание вечера скрашивало день. Вечером в столовой ждала Елена — за тем самым столиком, где они увиделись впервые. Она встречала Григория беспокойным взглядом, но ничего не говорила: он не принимал жалости и никогда не жаловался сам. Смеялся, шутил, только покрасневшие белки добрых близоруких глаз, блестевших за стеклами очков, выдавали усталость.

К счастью, молодость умеет забывать о многом. Через полчаса им снова принадлежал весь город, шумные, наполненные праздной и нарядной толпой улицы, столик дешевенького кафе с яркими примулами или генцианами в глиняных вазочках на балюстраде, с обязательной танцевальной музыкой, с опрокинутым в озеро бездонным небом.

А в воскресные и праздничные дни, захватив газеты и книги, они уходили за город, бродили по холмам, иногда добирались до узенького уютного озерца Грейфен, на противоположном берегу которого в зелени садов белели крошечные домики Устера. Погода установилась чудесная: безмятежное, безоблачное небо, щедрое солнце, едва ощутимый ветерок с гор. Вдоль причудливо вьющихся тропинок сочно зеленели виноградники и заросли хмеля, неутомимо щебетали птицы. У Елены и Григория было удивительно светло и радостно на душе.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна вернулись в Цюрих в самом конце августа, окрепшие, поздоровевшие. Владимир Ильич привез целый мешок белых грибов. Про эти грибы Надежда Константиновна рассказывала, смеясь:

— Ну, проводили нас из Чудивизе, спели нам на прощанье «кукушку», и отправились мы пешим порядком вниз. Торопимся: накрапывал дождь. И вдруг Владимир Ильич увидел в стороне от тропинки белый гриб, потом — второй, третий. Бегает по лесу, как мальчишка, хохочет от радости. И верите — целых два часа не могла я его От грибов оторвать. Даже на поезд опоздали.

А Владимир Ильич, раскладывая на кухонном столе грибы, по-детски любуясь крупными коричневыми боровиками, тоже посмеивался удовлетворенно и весело:

— Зато жарево какое будет, Надюша!

И снова жизнь вошла в свою прежнюю колею: работа, разговоры, встречи. Но как-то осенью; когда Григорий зашел к Ульяновым, Владимир Ильич встретил его многозначительной улыбкой:

— Ага! Явились? Есть у меня для вас подарочек, товарищ Григорий. Вот, извольте читать! Последнее время вы немножко отошли от партийной, политической работы. А это истинному революционеру не позволительно. Вы же не шлифовальщик, а революционер.