Суд скорый... И жизнью, и смертью

Протирая залепленные снегом очки, он подошел к костру. Люди, стоявшие у огня, расступились.

— Никак, Григорий Александрович? — спросил кто-то глуховатым баском.

— Он самый, — улыбнулся Григорий, надевая очки. — А вы откуда, товарищи?

— Из Замоскворечья. Наш «лунный профессор» Штернберг тревожится: как бы юнкерье на Совет не навалилось. Послал охранять. Это правда про Калугу?

— Правда, — кивнул Григорий.

— Вот то-то и оно. Потом поздно будет кулаками махать… Закуришь, Александрыч?

— Спасибо.

И Григорий задумался, восстанавливая в памяти недавний разговор с «лунным профессором» — так прозвали рабочие известного ученого, профессора Штернберга, читавшего в Московском университете курс сферической астрономии. Это был веселый, добродушный здоровяк с детски голубыми глазами и пышно седой шевелюрой.

«Бесстрашный вы народ — революционеры», — сказал он Григорию, рассматривая его с мягкой улыбкой. «Почему же «вы», Павел Карлович? — засмеялся Григорий. — А кто в пятом году хранил у себя в обсерватории оружие восставших? Кто сейчас составил подробнейшую карту Москвы для руководителей восстаний?» — «Хранил, составил, — совсем молодо засмеялся и Штернберг. — Но все же, юный друг, мое дело — небо!» — «А землю — рябушинским и родзянко?» — «Ну уж нет! Дудки! Кстати, вы обратили внимание в «Утре России» на выступление Родзянко? Нет? Ну как же, весьма любопытно! Сей деятель предлагает уступить Питер немцам и радуется, что при этом погибнут Советы. Каков гусь? А?»

Несмотря на поздний час, во всех комнатах и коридорах Совета толпились люди, звучали возбужденные голоса. В распахнутой настежь двери меньшевистской фракции мелькнуло резко очерченное лицо Исува, сгорбившаяся над столом тучная фигура Кибрика. Кто-то, зло блестя воспаленными глазами и бормоча неразборчивые ругательства, без конца крутил ручку телефона: связи с Петроградом не было.

Стараясь не обращать внимания на острое покалывание в груди, Григорий вскарабкался по винтовой лестнице на третий этаж, прошел в комнату большевистской фракции.

Здесь тоже было людно и шумно. За столиком рядом со Смидовичем сидела, облокотись на руку, Ольга Варенцова, — серое, усталое лицо, внимательный взгляд лучистых, не по годам молодых глаз. Держась обеими руками за спинку стула, стоял за ней со всклокоченной, как всегда, бородкой Скворцов-Степанов. Тут же были Землячка, Владимирский, Пятницкий.

Григорий на мгновение задержался в дверях — после осенней свежести улиц дышать здесь было тяжело. В папиросном дыму белело худое лицо депутата динамовцев Кости Уханова. Рядом с ним привалился плечом к стене Иван Русаков.

Все бывшие в комнате смотрели на Алексея Ведерникова — начальника Красной Гвардии Москвы, — он стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, сунув левую руку в карман потертой кожаной куртки и размахивая правой. Всегда спокойный и сдержанный, он показался Григорию необычайно возбужденным и встревоженным.

— Но ведь Владимир Ильич предупреждал, что и Москва может начать, не обязательно Питер, — с силой и страстью повторял Ведерников. — Нам нельзя ждать. Выступив, мы поможем Питеру, если там восстание началось. Надо отправляться по районам, надо, по примеру Питера, создавать военно-революционные комитеты.

И сразу зашумели, перебивая друг друга. Все знали, как нетерпеливо повсюду ждут начала восстания. Уха-нов говорил, что, если бы нашлось оружие, динамовцы выступили бы, не ожидая приказа, так велика ненависть к десяти министрам-капиталистам, так опостылела народу война и голодуха. Громадный, широкоплечий Мостовенко в распахнутой шинели рассказывал о том, что слесари и литейщики Гужона каждый день являются к нему в Рогожскую районную думу и требуют оружия.

Покручивая длинный ус, Скворцов-Степанов вышел вперед и поднял руку.

— Ведерников, мне кажется, прав, — сказал он, дождавшись тишины. — Ленин зовет нас к восстанию, считая формальностью открытие съезда Советов. Он же писал, что в Москве победа обеспечена, а в Питере можно выждать. Правительству нет спасения, оно сдастся. — Скворцов-Степанов вопросительно глянул на сидевшего рядом с Варенцовой Смидовича. — Правильно я передаю мысль Владимира Ильича, Петр Гермогенович?

— Абсолютно! — кивнул Смидович. — А пока, я полагаю, надо всемерно укреплять живую связь с районами, с крупнейшими предприятиями города. Вряд ли полезны стихийные выступления, они только дадут Рябцеву повод для провокаций. Товарищи, кто в Московский комитет? Пошли!

В просторном номере гостиницы «Дрезден» на втором этаже в тот вечер собрались почти все члены комитета: ждали вестей из Питера. Но телефон молчал, действовала одна линия связи: через Викжель[5], а он передавал только телеграммы Рябцева и Ставки.

И через час Григорию пришлось отправиться в Замоскворечье, где положение казалось наиболее напряженным.