Суд скорый... И жизнью, и смертью

Теперь посланник Шварца тайный советник Дебольский целыми днями сидел в канцелярии университета, перелистывая циркуляры и протоколы, с полицейским пристрастием допрашивая студентов и профессуру. А Боргман запирался у себя в кабинете и писал неизвестно которое по счету прошение об отставке.

В один из дней сентября, примерно через месяц после назначения Шварца министром, в актовом зале университета собралось больше трех тысяч студентов. Сходка шла спокойно, без крика и драк, — экзекутор, изредка заглядывавший в зал, докладывал ректору, что субботнему богослужению в университетской церкви сходка не мешает.

Из-за стола президиума Григорий оглядывал шумную толпу, где сновали с места на место соратники Женкена, — студенческий отдел черной сотни в университете за лето значительно вырос.

Когда поутихли страсти, Быстрянский прочитал предлагаемую президиумом резолюцию.

— «Мы, студенты Санкт-Петербургского университета, — громко и внятно читал он, поглядывая в зал, — собравшись на сходку тринадцатого сентября тысяча девятьсот восьмого года, полагаем, что проведение в жизнь политики Шварца означало бы полный разгром университета, нанесло бы удар русскому просвещению и русской культуре, тем более что министерство стремится закрепить свою «циркулярную деятельность» законодательным путем в форме нового университетского устава. Мы полагаем, что необходимо самым решительным образом протестовать против попытки правительства разгромить свободную высшую школу. Мы зовем студенчество к такому протесту в форме всероссийской забастовки…»

— Правильно!

— Верно!

— Долой!

— Просим совет профессоров поддержать наши требования!

— Позор! Долой!

Когда резолюция была поставлена на голосование, оказалось совершенно невозможно подсчитать голоса — соратники Женкена сновали по всему залу, перебранка грозила перейти в рукопашную схватку.

— Товарищи! — прокричал, подняв над головой руки, Быстрянский. — Предлагаю считать голосующих выходом за дверь!

Стоя в дверях, члены президиума считали уходящих в коридор сторонников забастовки, и в конце концов в зале остались только Женкен и его друзья, — ехидно посмеиваясь, они расселись в передних рядах, человек восемьдесят, — да жались по углам те, кто не решался определить свое отношение к происходящему.

— Решено! Забастовка! Долой Шварца! — гремело в коридоре.

Через полчаса к ректору направилась делегация — передать резолюцию и просить поддержать требования сходки. — Боргман, уже равнодушный ко всему происходящему, встретил вошедших хмурым, тяжелым взглядом. Прочитав резолюцию, по привычке пожевал тонкими, бескровными губами и, оглядев студентов, устало пообещал:

— Хорошо. Я доведу до сведения совета вашу резолюцию, господа. Однако не думаю, что профессура поддержит ваши требования. Они чрезмерны!

В глубине кабинета распахнулась дверь, и на пороге появилась осанистая, сверкающая орденами фигура Дебольского.

— Смею заметить, ваше превосходительство, что вы совершенно напрасно разводите непростительную в стенах императорского университета так называемую демократию! О вашем либеральничанье с сеющими смуту подстрекателями я вынужден поставить в известность господина министра. А вас, господа студенты, прошу оставить кабинет! И впредь не пытаться! Да-с!

Толпа у распахнутых дверей стояла молча.

— Вы, господин тайный советник, хотели бы запретить нам даже думать? — с усмешкой спросил Григорий.

Дебольский всматривался в Григория с пристальной и холодной ненавистью.

— Фамилия?!

Григорий снова усмехнулся, хотя и понимал, что усмехаться нечему: слишком многим грозила ему его бравада.

— Багров.

— Факультет?

— Студент юридического.

— Я позабочусь, чтобы вы стали бывшим студентом юридического, господин Багров. Правительству не нужны юристы с подобными взглядами!

— Конечно, — чуть поклонился Григорий. — Правительству нужны послушные юристы, выносящие смертные и каторжные приговоры?

— Что?! — багровея и трясясь, закричал Дебольский. — Что?!

— Идите, идите господа! — замахал руками Боргман.

«Ну вот, кажется, и кончается мой университетский полон, — невесело подумал Григорий, возвращаясь в общежитие. — Хотя кое-чему я тут все-таки научился…»

20. СЛОВА ИЛЬИЧА

Поздно вечером в комнате Быстрянского собрались друзья Григория, обеспокоенные событиями прошедшего дня. Не приходилось сомневаться, что Дебольский выполнит свою угрозу: университет навсегда закроет двери перед крамольным студентом. И весьма возможно, что дело не ограничится только этим: расстояние от исключения из университета до ареста, как выразился Быстрян-ский, «короче воробьиного носа».

Общежитие засыпало, реже доносился из коридора шум, тише звучали голоса. На улице лил нудный сентябрьский дождик, на стеклах окна жемчужно посверкивали дрожащие, изломанные струи. В комнате становилось душно и дымно: все, кроме Григория, курили без конца.

Григорий сидел на койке рядом с Быстрянским, массивный Крыленко уселся на стол, сдвинув в сторону книги, порывистый Кутыловский то садился, то вскакивал и нервно бегал по комнате — пять шагов к двери и пять назад.