Суд волков

– Жак, мне нужны на несколько дней два верных вооруженных человека, которые сопровождали бы меня в путешествии.

Он кивнул:

– Найдем.

– Это должны быть верные люди, – настойчиво повторила она.

– Я вам других и не дам, хозяйка. Это будут стражники, которые сейчас в отпуску.

– Сколько им надо заплатить?

– Жалованье у них – пятнадцать солей в день. Положите двадцать, и они будут драться за право сопровождать вас, поскольку питание и ночлег вы им, понятное дело, обеспечите. Могу ли я спросить, куда вы направляетесь?

– В окрестности Ла-Шатра, в Берри. Он взглянул на нее вопросительно.

– Поеду смотреть земли моего будущего мужа в Эгюранде и Бузоне.

– Там ведется хозяйство?

– Надеюсь. Если земли освоены, прикину, что надо сделать еще, чтобы увеличить доход. Если нет, придется их осваивать заново и найти для них арендаторов. Весной будет слишком поздно.

– Это сеньориальное владение?

– Не знаю, каким оно было раньше. Это не так уж важно. Главное, чтобы земли приносили доход.

Он помолчал, затем пошел к покупателям, ожидавшим у окошка. Положил три пирожка с сыром на деревянную лопатку, протянул их клиентам, потом наполнил два стакана красным вином и один белым. Получив деньги, вернулся к Жанне.

– Посмотрим, может, я смогу найти вам сопровождающих из уроженцев тех мест. Они вам и там пригодятся. Вы правы: если земли заброшены, именно сейчас их и нужно поднимать.

Через два дня Сибуле привел на улицу Бюшри двоих: Итье Боржо и Матьяса Сампера. Оба когда-то были крестьянами, Итье – в окрестностях Ле-Мана, Матьяс – под Буржем. Тощему Итье, смахивавшему на виноградную лозу, было двадцать шесть лет, и на ноге у него отсутствовал большой палец. В юные годы он был пастухом, потом завербовался в королевскую армию, поскольку жалованье там в два, а то и в три раза превышало его прежний заработок. Потом, за неимением лучшего, стал "живодером" [7], но сумел поступить на службу в городскую стражу и мечтал лишь об одном – вернуться в деревню.

– Парижская мостовая пахнет вчерашним навозом, – заявил он. – Я предпочитаю запах навоза свежего.

Матьясу было около сорока. Арендатор, сильно задолжавший сеньору, он бросил хозяйство и подался в Париж, где у его жены были знакомые среди мясников на Главном рынке.

Сибуле не поленился прийти, чтобы представить стражников хозяйке.

– Они обязуются вернуть вас в Париж целой и невредимой, в чем отчитаются передо мной и своим начальником.

Доверив Франсуа заботам кормилицы, которая превратилась теперь в няньку, и повторив привычные наказы – на ночь запирать двери на засов, никого не впускать и закрывать ставни на четвертом этаже, – Жанна надела удобную для верховой езды одежду и ранним утром, захватив небольшой узелок с пожитками, двинулась в путь на наемной лошади в сопровождении Итье и Матьяса.

Как только всадники миновали ворота Сен-Жак, они пустили лошадей рысью, иногда переходя на галоп. Нечистую сырость города сменил ветреный холод деревни, и езда согревала их, не вызывая усталости, которая делает человека уязвимым для простуды. Путешествие предстояло долгое: Жанна и Матьяс сошлись на том, что им надо преодолеть около четырехсот лье. Делая семь лье в час, они не могли проехать более шестидесяти в день, поскольку Жанна твердо решила с наступлением темноты останавливаться на ночлег в надежном месте.

Она вдыхала горьковатый запах земли, оцепеневшей от холода. Если не считать поездки в Боте-сюр-Марн и, позже, в Меэн-сюр-Йевр, Жанна не дышала свежим деревенским воздухом уже много лет. Она вдруг почувствовала себя в своей стихии, хотя погода была не слишком к ним милостива.

За весь день солнце лишь несколько раз пробилось сквозь низкие облака. Около полудня путники остановились в Этампе перекусить. Трапеза была скромной. Они не успевали добраться до Орлеана засветло, как надеялась Жанна, и пришлось ночевать в Артене, в амбаре, предоставленном в их распоряжение хозяином постоялого двора, где они ужинали.

– Вы ведь не из мещанского сословия, – сказал ей Матьяс за вечерней трапезой.

– Почему вы так решили?

– Вижу, как вы держитесь в седле. Жанна улыбнулась.

– Породу не скроешь, – ответила она.

– Что вы собираетесь делать в Эгюранде? Возродить хозяйство, как сказал мне Сибуле? Стало быть, вы понимаете, что такое хозяйство?

Она кивнула. На лице его появилось равнодушное выражение, присущее людям, которые привыкли скрывать свои мысли.

– Значит, вы знаете, что ферма принесет вам немного, да и то не раньше, чем года через два, если она заброшена и нужно все восстанавливать. Разве что займетесь скотоводством. Но только с большим размахом.

– Я получу доход уже с первого урожая, если сама закуплю его для своих кондитерских, – ответила она. – При ценах на суржу [8]в Париже это мне выйдет вдвое дешевле. Да и на продаже излишков тоже заработаю.

Слушая собственные слова, она вновь открывала в себе Жанну Пэрриш. Крестьянская жилка не умерла в ней, оказывается, за восемь лет! В сущности, она решилась на поездку, потому что ее все это время неодолимо тянуло к земле.