Суд времени. Выпуски № 23-34

Млечин: Согласен с Вами. Так. Тогда, если можно, чтобы подтвердить Ваши слова, чтобы подтвердить Ваши слова, это письмо академика, замечательного русского ученого, академика Ивана Павлова Молотову, главе правительства, декабрь 34-го года, это доказательство № 7. Просто чтоб подтвердить Ваши слова.

Материалы по делу.

Из письма академика Ивана Павлова Вячеславу Молотову. «Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было… Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия… Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства. Пощадите же родину и нас». Своевременные мысли, или пророки в своем Отечестве. Л., 1989.

Млечин: Эти слова ужасные не находят отклика разве в Вашем сердце?

Сванидзе: Время истекло.

Чернышев:В моем сердце находят отклик и эти слова, и те слова, которые приводились в свидетельствах защиты. Но я хотел бы сказать, что Павлов прав, что не было бы без нашей революции фашизма, но Павлов не сказал о том, что без нашей революции не было бы революции Рузвельта.

Млечин: Ну, вряд ли его интересовала революция Рузвельта на фоне тех бедствий, которые происходили на его Родине.

Сванидзе: Спасибо.

Млечин: Спасибо.

Сванидзе: Сейчас короткий перерыв, после которого мы продолжим слушания.

Сванидзе: В эфире «Суд времени». Мы продолжаем наши слушания.

Прошу Вас, Леонид Михайлович, Ваш тезис, Ваш свидетель.

Млечин: Борис Николаевич Любимов, профессор, ректор Щепкинского училища, заместитель художественного руководителя Малого театра, который продолжает лучшие традиции русской сцены. Скажите, Борис Николаевич, так что ж, советский человек — продолжение того русского человека, жившего в Российской Империи, или это все-таки нечто новое, в значительной степени новое, формировавшееся в тех тяжелых условиях, в которых оказалось общество, народ и страна после революции и гражданской войны? Как Вы думаете?

Борис Любимов, ректор театрального училища им. М.С. Щепкина, профессор, заслуженный деятель искусств:Мне кажется, что вообще первое определение народившегося типа, оно принадлежит отцу Сергию Булгакову. В 18-м году в сборнике «Из глубины» он употребляет выражение «гомо советикус». Значит это уже…

Млечин: Человек советский.

Любимов:Да, советский человек. Естественно, это не инопланетяне, откуда-то сброшенные, это из человека, которого формировала три года чудовищной первой мировой войны и чудовищного террора 17-го — 18-го годов, когда с людьми происходило нечто страшное, калечившее тех, кто совершенно не предполагал, что он станет тем палачом, каким он стал в 18-м, 19-м, 20-м году.

Мне кажется, что если говорить о том, что произошло с Россией…, я, вообще говоря, не люблю, когда все опирается на цитаты, я вспомню, тем не менее, вспомню Владимира Соловьева, который говорил, что устоями России являются монастырь, село и дворец. В широком смысле этого слова. Церковь, крестьянство и дворец, ну, как правящая…, как символ управления. Разрушены дворцы — «мир хижинам — война дворцам». Разрушена церковь — то, что творилось в двадцатые годы, даже и говорить не приходится. И разрушено село — коллективизация. И поэтому о России где-то с начала тридцатых годов уже говорить, по существу, невозможно — это другое. Появляется новый человек — «гомо советикус», советский человек. «Но ты же советский человек!» — помните в «Повести о настоящем человеке» в опере поется? Но, при всем при том, как я глубоко убежден в этом, что подспудно, иногда под маской, иногда циничной и расчетливой, иногда просто маска приросла к лицу, иногда это был способ выжить в лагере, в казарме, в колхозе и т. д., да, рождался вот этот новый тип «гомо советикус». Как только сказали: «Братцы! Можно им не быть» — ну, все же маски сняли.

Сванидзе: Спасибо, Борис Николаевич, время.