Судьба

Этот неожиданно возникший вариант несколько успокоил его, даже обрадовал. Юноша натянул на себя гимнастерку, выскочил из дома и быстро пошел вверх по реке, к пестреющим вдали огородам. Августовские поля, да и горы, поднимавшиеся друг за другом уступами, все зеленели. Кукуруза в долине вымахала в человеческий рост, на каждом ее стебле красовались початки, из макушек которых высовывались розовые кисточки. На горных склонах цвели фасоль, соя, горох, картошка, и их красные, белые, желтые, голубые цветы как будто вспыхивали среди безбрежного зеленого моря. Крестьяне уже дважды пропололи свои посевы, недавно прошел благодатный дождь, поэтому никаких признаков засухи не было видно: напротив, вся зелень выглядела влажной, сочной, крепкой и вселяла в людей чувство радости и покоя.

Цзялинь шел легко, отбросив свои печали, молодая кровь играла. Он сорвал розовый цветок ветреницы и, крутя его в руках, миновал капустное поле, подошел к заводи. Здесь он быстро разделся, забрался на скалу, выглядывавшую из воды, и присел на корточки. Его тело было стройным, крепким, натренированным физкультурой. Кожа немного смуглая, нос крупный, глаза большие, карие, брови слегка изогнутые, как две сабли, волосы пышные, будто специально взбитые. Особенно хорош был Цзялинь, когда задумывался и хмурился – в эти минуты он становился настоящим образчиком притягательной мужской красоты.

Классическим спортивным прыжком он прыгнул со скалы, описал в воздухе красивую дугу и без малейшего плеска ушел в воду. Он долго плавал разными стилями, потом вылез на мелководье, вымылся с мылом и голым улегся на скале под персиковым деревом. Это дерево посадил старый холостяк Дэшунь, который частенько срывал с него персики и раздавал их деревенским ребятишкам.

Цзялинь лежал на гимнастерке, положив руки под голову и расслабившись. Сквозь просветы между листьями он смотрел на голубое небо, которое казалось ему таким же чистым, как вода. Был уже полдень, но юноша не думал о времени. Он слышал лишь далекое, нежное журчание реки, похожее на звуки скрипки.

Вдруг с кукурузного поля раздольно донесся женский голос:

Уточки в речке сзади,
Гусоньки – впереди,
И всякая рада,
Коль милого углядит.

Голос был красив, звонок, хотя и грубоват. Хорошенько вслушавшись, Цзялинь понял, что это поет Цяочжэнь, вторая дочь Лю Либэня. Он сразу вспомнил нелепый вид Ма Шуаня, ездившего к ней свататься, и невольно рассмеялся: «Твой милый специально приезжал к тебе, так ты спряталась, а теперь ходишь и поешь про милого!»

Тут он услышал шорох в кукурузе совсем недалеко от себя и почувствовал, что Цяочжэнь идет прямо сюда. Он кое-как натянул на себя одежду и еще не успел застегнуть последнюю пуговицу, когда девушка уже стояла перед ним, держа в руках корзину нарезанной травы. Она была мало похожа на деревенскую – и своей красотой, и полным отсутствием вульгарности. Это сказывалось даже в ее одежде: зеленых синтетических брюках под цвет травы и розовой рубашке, воротник которой был завернут на застиранную синюю куртку.

Цяочжэнь смущенно скользнула взглядом по Цзялиню, отвела свои большие влажные глаза и, достав из-под травы в корзине спелую дыньку, протянула ее юноше:

– Ешь! Страсть какая сладкая! Это с нашего участка, я сама сажала…

Она попыталась вытереть дыньку чистым цветастым платком, но Цзялинь остановил ее:

– Я сейчас не хочу есть, потом…

Девушка собиралась что-то сказать, однако заколебалась, опустила голову и пошла по тропинке к берегу. Цзялинь положил дыньку рядом с собой, машинально глядя вслед девушке. Внезапно Цяочжэнь обернулась, их взгляды встретились. Юноша рассерженно отвел глаза и снова лег: да, она была красавица, но одновременно и родственница Гао Минлоу!

Цзялинь действительно хотел сейчас вовсе не есть, а курить. Он прекрасно знал, что у него нет ни сигарет, ни самосада, и тем не менее стал шарить по карманам в поисках табака.

– Сынок, идем скорее обедать! Чего ты там лежишь! – раздался с берега голос отца.

Юноша встал, засунул дыньку в карман и лениво пошел на зов. Взобравшись на берег, он первым делом взял у отца трубку, глубоко затянулся и тут же согнулся в кашле.

– Никогда не кури самосада, он слишком крепкий! – заворчал отец, отбирая у него трубку. – Я сейчас работал в горах и вот что надумал: завтра в городе базарный день, так пусть твоя мать напечет пампушек, а ты их продашь. У нас ведь ни денег, ни керосину, ни соли почти не осталось… Заодно и сигарет себе купишь!

Цзялинь утер слезы, выступившие от кашля, и распрямился. Отец глядел на него, ожидая ответа, но юноша не торопился, а размышлял. Он сразу вспомнил про письмо, которое написал дяде, и подумал, что в городе сможет сам его отправить. Поэтому он согласился пойти на базар.

Глава третья