Судьба адмирала Колчака. 1917-1920

Колчак, согласно собственной версии этой встречи, вел себя разумно и ссориться не желал. Он сказал Семенову, что приехал не как начальник, а дабы выяснить, в какой материальной помощи нуждается войско атамана; в его обязанности входит координация подобных вопросов в зоне Китайско-Восточной железной дороги, а потому он привез с собой 300 тысяч рублей от управления дороги.

Колчак, вспыльчивый по натуре, имел серьезные причины для гнева; вряд ли он вел себя так смиренно, как ему казалось. Однако в любом случае, как бы тактично ни был предложен мир, вряд ли его могли принять. Уж Накадзима позаботился об этом заранее. Семенов ответил уклончиво: он, мол, ни в чем не нуждается, все необходимое получает от Японии, просить ему нечего, и никаких пожеланий и просьб у него нет. «Тогда я убедился, – вспоминал Колчак, – что, в сущности, разговаривать не о чем». На самом деле адмирал сказал Семенову, что снимает с себя всякую ответственность, и они расстались в наихудших отношениях.

За этой бесполезной встречей через несколько дней последовала беседа с Накадзимой в Харбине, во время которой Колчак потерял самообладание («Я бываю очень сдержан, но в некоторых случаях я взрываюсь»). К тому времени адмирал уже не пользовался влиянием в Маньчжурии. Более хитрый человек мог бы чего-то достичь, подыгрывая японцам, обменивая пустые обещания на оружие и деньги. Харбин был набит русскими, с некоторым успехом делавшими это в небольших масштабах. Однако хитрость даже ради благой цели никогда не была свойственна Колчаку. «Знаете, – позже, тем же летом, объяснял ему русский посол в Японии, – вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение от Японии, и они поняли это. Вы позволяете себе разговаривать с ними слишком независимым тоном… Они себе составили мнение о вас как о своем враге». Можно не сомневаться, прямолинейность Колчака раздражала японцев, он демонстративно злил их гораздо больше разумного, однако говорить, что он лишил себя шансов на помощь японцев своим поведением, было бы заблуждением, так как у него никогда не было ни шанса. В японском плане развития событий честный человек был не уместнее лисы в курятнике.

Пару месяцев Колчак изо всех сил боролся с недисциплинированностью и интригами, которые и при поддержке японцев, и без нее мешали всем его попыткам объединить русские вооруженные силы в зоне железной дороги. В конце концов он осознал, что, пока японцы настроены против него, все его усилия тщетны, и в начале июля передал командование и отправился в Токио, лелея слабую надежду заставить японский Генеральный штаб прислушаться к голосу разума.

Колчака любезно приняли в Генеральном штабе, выслушали его вежливые «вопросы ребром», но не придумали ничего более конструктивного, чем предложить Колчаку пока отдохнуть в Японии («у нас здесь есть хорошие места»). Ему, мол, сообщат, когда придет время для его возвращения на материк.

Колчак понял, что ничего здесь не добьется. Он страдал от перенапряжения, чувствовал себя неважно, а потому принял предложение Генштаба. Послав Хорвату по телеграфу отчет о беседе, он поселился в гостинице.

Прошло семь месяцев с тех пор, как он, получив от британцев назначение в Месопотамию, покинул Токио, семь месяцев разочарований и неудач. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Наступил август, и интервенция развивалась полным ходом. Однако из Токио интервенция выглядела почти исключительно японской затеей, в которой вряд ли нашлось бы место русскому адмиралу, вызвавшему столь сильную неприязнь японцев. Только к концу августа Колчак получил шанс, которого, безусловно, заслуживал этот достойный и преданный своей родине человек. 31 августа глава британской военной миссии в Сибири записал: «Несомненно, он – наиболее подходящая фигура из русских для наших целей на Дальнем Востоке». Через несколько дней Колчак во второй раз покидал Токио, и во второй раз под покровительством Британии.

Глава 7 Чехи поворачивают на Запад

Чехословацкий легион, чья воображаемая потребность в помощи в июле 1918 года стала краеугольным камнем политики Антанты в Сибири, к тому времени насчитывал около 70 тысяч человек и мало походил на вооруженное войско любой другой страны.

До войны в России проживала значительная, хотя и разбросанная община чехов и словаков: словаки в большинстве своем жили маленькими крестьянскими колониями, более утонченные чехи были заняты в промышленности или торговле. Когда начались военные действия, многие из этих эмигрантов были завербованы в дружину под командованием русских офицеров. Дружина численностью не более полка поставляла в русские войска маленькие отряды специалистов для разведывательной работы. На том этапе главная военная ценность чехов и словаков состояла в их знании языков противника; они были востребованы на постах подслушивания и в сопровождении патрулей, то есть играли ту же роль, что туземцы-разведчики в колониальных войнах.