Судьба адмирала Колчака. 1917-1920

С самого начала их соотечественники, служившие в австро-венгерских армиях, проявляли сильную склонность к дезертирству. Если дезертировать не удавалось, они легко сдавались в плен. Однако долгое время русские не позволяли военнопленным записываться в дружину, в начале 1916 года насчитывавшую всего около 1500 человек. Для подобного отношения у русских было несколько причин. Очень нелегко было отличить настоящих чехов и словаков от военнопленных других национальностей, выдававших себя за них, чтобы вырваться из плена. Кроме того (и это был главный аргумент, выдвигаемый высшим командным составом), дезертиры или те, кто пытался дезертировать, уже нарушили военную присягу императору Францу-Иосифу, значит, они могли оказаться столь же ненадежными и в русских войсках.

Политики не приветствовали любые шаги, которые могли бы помешать (если бы выпал такой шанс) заключению сепаратного мира с Австро-Венгрией. Вероятно, подсознательно ощущалось – вполне естественно в империи со столь многонациональными подданными, – что было бы ошибкой поощрять все, ведущее, как вышеупомянутая дружина, к самоопределению и осознанию малыми нациями своего права на самостоятельность. В любом случае дружина оставалась символическим войсковым соединением. Чехословацкие военнопленные продолжали томиться в лагерях, хотя некоторым квалифицированным рабочим удавалось устраиваться на военные заводы.

Несмотря на многочисленные прошения и закулисные махинации, такое положение дел сохранялось до отречения царя в марте 1917 года. Временное правительство Керенского оказалось щедрее по отношению к чехословакам, чем его предшественники. Военнопленных освободили, и дружина быстро увеличилась до армейского корпуса из двух дивизий. Корпусу не хватало боевой техники, в особенности артиллерии; боевая подготовка оставляла желать лучшего, а все старшие офицеры были русскими. Однако легион, как его стали называть впоследствии, был сплоченной, способной к самостоятельным действиям боевой единицей с гораздо большими внутренними ресурсами, чем разлагающиеся дивизии русской армии. Солдаты носили русскую военную форму, украшенную красно-белым значком в виде богемского льва. Русские крестьяне, понятия не имевшие о Богемии и вряд ли когда-либо видевшие льва, принимали царя зверей за щенка. Когда же через некоторое время чехословаки стали непопулярными, русские стали называть их чехособаки.

Основатели (на том этапе только мечтавшие стать основателями) Чехословацкого государства со смешанными чувствами восприняли легион, внезапно появившийся на международный арене, словно святой Георгий, спасающий девицу в беде. Статус независимого государства – благо, для получения которого несколько позже достаточно было одного лишь желания, – в те дни предоставлялся неохотно. В долгой борьбе за государственность чешские войска во Франции, Италии и России были, по признанию Масарика, «нашим величайшим плюсом».

Двенадцати тысяч чехов и словаков во Франции и 24 тысяч в Италии было маловато для достижения громких военных успехов, но вполне достаточно, чтобы создать эффект присутствия и заставить говорить о себе на конференциях. На официальных приемах они обеспечивали полезную рекламу делу своей страны, представляя новые государственные регалии. Легион, находившийся в России, хотя и превосходил в два раза европейские силы, в этом отношении не представлял никакой, даже символической, ценности. В июне 1917 года, в период последнего бесславного наступления при правительстве Керенского, чехословаки отважно и весьма успешно сражались при Зборове, но к тому времени русский фронт обрел дурную славу, и Запад почти не заметил их подвигов. Несколько месяцев спустя в хаосе революции о легионе практически забыли. Масарик и Бенеш по вполне резонным соображениям поддерживали усилия французов перевести легион из России на Западный фронт, «театр военных действий, где должна была решиться судьба Габсбургской империи» и где услуги легиона союзникам укрепили бы претензии Чехословакии на признание ее суверенным государством.

Ни одно из достижений чехов в Европе не могло так прочно закрепить их на географической карте, как драматический и неожиданный захват Транссибирской железной дороги. По замечанию Масарика, в Америке на фоне мрачных известий с Западного фронта действия легиона приобрели «романтический ореол волшебной сказки». Однако и Масарика, и Бенеша, сновавших между Парижем и Лондоном, в затруднительном положении легиона интересовала лишь его пропагандистская ценность. Масарик, в начале того года проехавшийся по России, пришел к выводу (причем раньше всех остальных), что большевики в конце концов одержат победу. Столь же проницательный Бенеш предвидел опасности широкомасштабной интервенции с неясно определенными целями и «боялся, что наши солдаты станут первыми жертвами». В результате чешские политики официально запретили легиону вмешиваться во внутренние дела России и намечали возобновление его переброски в Европу, как только позволят обстоятельства.