Судьба адмирала Колчака. 1917-1920

Жанен, чья совесть была нечиста, давно ожидал неприятностей. Покинув Иркутск 8 января, он медленно двигался на восток, составляя по пути многочисленные телеграфные отчеты в Париж. В них он, пока мог, притворялся, что его отсутствие в Иркутске дело временное. «Ради нескольких дней, проведенных вне города», он доехал аж до Слюдянки в южной оконечности озера Байкал, но запасные пути там были забиты поездами, и он проехал еще сотню километров на восток до Танхоя. Здесь «из-за отсутствия хорошей связи» пришлось ехать дальше, до станции Мысовая. «В зависимости от обстоятельств, – сообщал он в Париж 12 января, – я вернусь в Иркутск или продолжу путь на восток». Если бы Жанен вернулся в Иркутск, его прибытие примерно совпало бы с приездом Колчака, однако, читая его мемуары и зная обстановку тех дней, можно предположить, что он об этом и не помышлял.

14 января Жанен был в Верхнеудинске, где американский гарнизон под командованием полковника Морроу держал под арестом одного из семеновских генералов, шесть офицеров и сорок восемь рядовых. То была команда бронепоезда, захваченная американцами после того, как они как-то ночью обстреляли один из их стационарных воинских эшелонов. Допросы пленников показали, что за последние десять дней они убили более сорока мужчин и изнасиловали и убили трех женщин. В силу необходимости их освободили 23 января – контингент Морроу отбыл во Владивосток. Скипетров и его компаньоны также вышли сухими из воды, ибо Жанену пришлось уступить давлению японцев, действовавших в интересах Семенова, и чехам, их арестовавшим, приказали освободить палачей. Восточнее Байкала трагедия сменилась театром ужасов.

Днем 14 января Жанена подозвали к телефону. Звонил Сыровой из Иркутска. Чешский главнокомандующий с тревогой докладывал о неприятностях, с которыми столкнулись тыловые эшелоны чехов. Шахтеры и железнодорожные рабочие бастовали, в Глазкове готовилось вооруженное сопротивление (это сообщение подвергалось сомнению). Ангарская бойня еще больше разожгла ненависть к Колчаку.

«Чешская армия была в опасности, и Сыровой предчувствовал, что сможет эскортировать адмирала только до Иркутска, – отмечал Жанен в своих мемуарах. – Я ожидал такого развития событий несколько дней и часто думал об этом, особенно когда мучился бессонницей», – продолжал он. Однако он по-прежнему проявлял если не полное безразличие, то отсутствие явного участия в судьбе Колчака. Только в конце длительной встречи с делегацией Политического центра, приехавшей к нему в Верхнеудинск 16 января, Жанен спросил: «Вы можете сообщить мне что-нибудь об адмирале?» Когда ему ответили, что накануне чехи передали им Колчака, он закрыл эту тему и почти сразу же распрощался. Делегаты были людьми скромными, почтительными и явно зависимыми от Жанена. Кажется странным, что он не сделал того, что на его месте сделал бы любой другой, – не спросил, как они собираются поступить с Колчаком, или не выразил надежду, что с пленником поступят гуманно.

В течение недели на поезд французской военной миссии сыпался град возмущенных протестов, и Жанен обнаружил, что его повсеместно обвиняют в «предательстве» верховного правителя. Горячность, быстрота и само количество его ответов заставляют предположить, что он не был готов к обвинениям. Бывшие столпы омского режима разбежались от Харбина до Владивостока и оттуда телеграфировали Жанену напыщенные обличения. Он приказал своему начальнику штаба разъяснить им в «нескольких резких выражениях», что ни один русский, сбежавший в безопасное место, не имеет права упрекать Жанена в том, что тот не приказал иностранным войскам сложить свои головы за Колчака.

Однако телеграммы верховных комиссаров волновали его гораздо больше, и им он посылал, по возможности, аргументированные ответы. Лэмпсон называл их «крайне длинными» и, исходя из их тона, советовал министерству иностранных дел «не иметь больше никаких дел с генералом Жаненом». Генерал (как мы покажем далее) имел более веские основания, чем явствует из его невнятных попыток оправдаться.