Судьба Алексея Ялового (сборник)

— А ведь скоро война будет, — говорит Виктор. Краем глаза я вижу ладони под головой, локти, они, как пятки у деревенских ребятишек, натруженные, потрескавшиеся, напряженную морщинку у переносицы.

— Да брось ты! — разморенно бормочу я. — Ни к чему сейчас эти разговоры!

— Брось не брось, а война будет, — упрямо, как дятел, долбит Виктор.

— Ну и пусть будет, но не сегодня же, — пробую я сопротивляться.

— Я все думаю: ведь человечество, казалось бы, незаметно уже втянулось во вторую мировую войну. Второй год идет мировая война. И нам ее не миновать. Нет! Она стоит у наших границ.

Виктор сидел, обхватив колени руками. Лицо в тени, хмурое, озабоченное. Словно виделись ему уже пожары войны.

Я кивнул головой, — да, война идет. И мы будем, видимо, скоро воевать.

— Что понять я не могу, так это природу войн, — говорит Виктор. — То есть по учебнику все понятно. Но что меня мучает. Марксизм объясняет причины: социальный строй, экономические условия и прочее. Но есть и другие стороны. Почему люди извеку воюют? Вся история человечества — история войн. Одна опустошительнее и страшнее другой. Почему мальчонка только поднимется на ноги, хватает палку и уже: «бах! бах!» — стреляет? Воюет. Что, это уже в кровь вошло? Инстинкт?

Я пробую пошутить:

— Зов косматого предка!

— Как хочешь, так и называй. А человек — вещичка со многими замочками. Наши социологи упростили его, свели до гладкой, обструганной палки: все на виду, все ясно, все объяснимо. А за ним тысячелетия, и все это как-то отложилось, и многое припрятано. Фашисты, по-моему, помимо прочего, делают ставку на глубоко скрытые, дикие, первобытные инстинкты. На развязывание того, что веками загонялось в тьму, в небытие…

И вдруг безо всякого перехода говорит:

— Встретить бы живого фашиста, фашиста-идеолога, умного, образованного. Поговорить бы с ним в открытую. Как ты думаешь, что бы он сказал?

— Умный, по-настоящему образованный не будет фашистом, — убежденно говорю я.

Виктор смеется:

— А верно, пожалуй!

И, вновь посерьезнев, нахмурившись, продолжает:

— Но ведь хочется понять и того, кто против нас. Про себя я все знаю. Меня ничем не собьешь. Но вот против меня в окопе кто встанет? Убежденный враг или обманутый? Я так полагаю, что эта война решает судьбы человечества. Как ему жить? Куда идти? Ведь не может ложная идея увлечь миллионы, народ, нацию?..

— Конечно, не может!

Фашизм держится насилием, страхом. Стоит только тряхнуть покрепче… Начальный толчок нужен — и все развалится!

В этом тогда я был твердо убежден.

Мы расстилаем на траве карту Европы. В тот год это было привычным для нас занятием.

Устанавливаем, где размещаются теперь войска гитлеровской Германии. Спорим об их численности. Спорим о возможных союзниках. Перебивая друг друга, начинаем обсуждать исход войны.

Какие же мы были несмышленыши!

Предстоящая война виделась нам в праздничном плеске победоносных красных знамен. В дыму революций и народных восстаний. Варшава в красных флагах. Бухарест. Ну, здесь мы повоюем. Румынское правительство поддерживает Гитлера.

Сестра наша Болгария! Ты не забыла еще кровь и соленый пот, пролитый русскими солдатами за твое освобождение. София! Ты слышишь призывный голос Георгия Димитрова!

Мы протягиваем руку помощи Югославии. Освобождаем Белград.

Нас ждет Прага. Чехи и словаки не смирятся, не могут смириться с оккупантами. Они с нами! Казак напоит своего коня из Влтавы и принесет вам свободу.

Мы в центре Европы. Побеждает братство, коммунизм — песенная юность мира.

Мы навеки похороним фашизм. И по Берлину, по его улицам и площадям вновь пойдут красные фронтовики со своим знаменитым маршем и рукой, сжатой в кулак для приветствия.

Расходились мы в сроках. Я полагал — на все уйдет год. Виктор был более осторожен. Он указывал на экономические ресурсы Германии, захватившей почти всю Европу, ссылался на историю войн. Я — на механизацию: на силу нашей авиации, танков, мотопехоту. На военные парады. Вон какая мощь. Все на глазах. Все видели.

В происшедшем коротком споре Виктор напомнил: Финляндия.

Мы враз умолкли. Притихли.

Даже на расстоянии, в середине июня 1941 года, это слово будило в наших неокрепших молодых душах трагическое предчувствие.

Мы с Виктором не попали на финский фронт. Хотя в последний декабрьский день 1939 года и записались в комсомольском комитете добровольцами.

Нас не взяли. Я плохо ходил на лыжах. Виктор читал и стрелял в очках.

— На вас еще будет война, — сказал нам заведующий военным отделом райкома партии, высокий мужчина, в строгой гимнастерке, со шрамом на щеке.

В Финляндии погибло несколько наших студентов, талантливых ребят, некоторые из них обещали стать поэтами. Другие вернулись обмороженные, раненные. То, что они рассказывали, было во многом горько, неправдоподобно, непонятно.

Но я был оптимистом. Сделают выводы. Дорогой опыт. Зато армия будет лучше подготовлена к этой большой настоящей войне.

— Армия, тут не только армия, — перебил меня Виктор. — Каждый должен готовиться… Эта война — судьба нашего поколения… Нам ее не миновать.