Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Пора устраиваться на ночлег. Шалевич предложил устроиться под кухонным «Студебекером», между скатами, хотя в такой обстановке положено обязательно окопаться. «Не рыть ведь ровик на одну ночь!» — говорил он. Легли, подстелив плащ-палатку и завернувшись в шинель. Мне не спалось, охватила тревога: на стороне передовой усиливалась стрельба. Там и сям слышались разрывы снарядов. Значит, немцы ведут пристрелку. Я вылез и стал невдалеке копать ровик. Так будет надежнее. Хорошо, что земля песчаная. Но провозился больше часа, соорудив узкий, но глубокий ровик. Можно впритирку разместиться двоим. Стало слегка светать. Эх, не удастся поспать! Напрасный труд. Шалевич вылез из под «Студебеккера», потянулся, подошел ко мне и хотел что-то сказать. Но тут раздался близкий свист мины. Я рухнул в ровик, Шалевич на меня. Земля затряслась от разрывов, несколько раз ударило совсем рядом. На нас посыпались земля и песок и стало засыпать сверху. Мы были только рады, хотелось зарыться глубже. Налет прекратился. Наверху раздавались крики и стоны. Мы выпрыгнули из ровика. Кругом развороченная земля. Кто-то крикнул, что наш повар Коваленко ранен, кого-то убило, кто-то корчился от ран. Сейчас будет повторный налет, такова тактика немцев. Действительно, вновь свист, мы ныряем в ровик. Хочется зарыться, как крот. Опять вокруг затряслась земля, удары справа, слева, сыплется земля. Одна мысль: только бы пронесло. Налет кончился. Мы, отряхиваясь, вылезли и в который раз убедились, что узкий ровик — почти полная гарантия безопасности даже при плотном налете. Теперь надо организовать помощь раненым. Старшина послал за шофером и, пока он пришел, осмотрел машину и завел мотор; я, старшина и связист Леончик погрузили в кузов нашего повара, который уже потерял сознание, еще двоих или троих раненых и сами забрались туда со своими карабинами. Шалевич отправился на НП, а нам надо срочно доставить Коваленко и раненых в медсанроту! Наш «Студебекер» получил несколько пробоин, слегка подтекал бензин, но мотор работал, колеса целы. Шофер был опытный (Ушаков или Маршалкин). Он развернул машину и погнал напрямик по целине, вниз по склону, слегка виляя между редкими деревьям и обходя окопчики и впадины. Вниз, к линии занятых вчера окопов. «Что? Отступаем?» — раздался тревожный голос из окапывавшейся пехоты. «Нет, раненых везем!» — крикнул кто-то из нас. Скатились вниз, и, к нашему, точнее раненых, счастью, недалеко оказался наш полковой медпункт в нашей санитарной летучке. Перегрузили раненых, старшина вернулся на кухню, а я и Леончик пошли обратно вчерашним путем по немецкой траншее.

Идем по траншее и видим солдата, сидящего на бруствере и обращающегося к проходящим с просьбами, от которых все, слегка задержавшись, отмахиваются и идут дальше. Подходим. Солдат оказался старшим сержантом, очевидно фельдшером, судя по добротной форме и огромной санитарной сумке через плечо. Он просил помочь вынести раненых с еще не разминированного минного поля. Все, естественно, отказывались: какой дурак сам полезет на мины, сначала саперы должны очистить подходы. Фельдшер уже безнадежно посмотрел на нас и произнес: «Что? Тоже не поможете? Там еще, наверно, живые, четверо лежат. Помирать им, значит, без помощи?»

В глазах его стояла такая тоска, и взгляд был каким-то обреченным и умоляющим.

Леончик сразу отказался, а мне стало как-то неловко, хотя понимал, что лезть на мины глупо и бессмысленно. Я, помнится, ответил, что нельзя без саперов, да и зрение плохое, а то бы помог. Фельдшер оживился и стал уверять, что он разведал подход и это недалеко, метров 10–20, вон чернеют тела. «Сам пойду впереди, а ты сзади по моим следам», — произнес он. Делать нечего, и я согласился, хотя в душе ругал себя: зачем ввязался, ведь лезть на мины — последнее дело… Леончик, как и подошедшие солдаты, качал головой и твердил: «Куда лезете!» Но фельдшер уже встал, поправил санитарную сумку и осторожно пошел к раненым. Я следом за ним, стараясь идти след в след и чертыхаясь про себя. Подошли. Зрелище ужасное: на носилках неподвижное тело, а рядом неподвижно лежали четверо, двое поодаль, двое у носилок, все с оторванными, почти по пах, ногами. Обрубки кровоточат и похожи на срез сломанной сосны. Стала ясна картина происшедшего: два пожилых санитара пошли за раненым, возможно по приказу этого фельдшера. Уложили его на носилки и, сделав несколько шагов, подорвались на минах. Фельдшер послал еще двоих. Они также через пару шагов подорвались. Санитаров больше не было, и тогда он, возможно чувствуя угрызения совести, понимая, что он своими необдуманными (возможно, по неопытности) приказами погубил четыре жизни, и желая хоть кого-то спасти, решил идти сам. Но требовался помощник. Все это я прокрутил в голове потом. А сейчас мы уже здесь, на месте происшествия. Фельдшер осторожно зашел к дальнему краю носилок, я остался у ближнего края.

«Этот уже мертв, — сказал он, указывая на носилки. — Его сбрасываем, а кладем другого по моей команде, жив еще, кажется», — он указал на лежащего рядом санитара.