Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

«Дарагая Валя! – писал я, как и она мне, в модном и вышедшем уже далеко за пределы интернета падонческом стиле. – Приехал твой брат. Он очен весёлый, хароший и мне сразу панравилса. Он расказал мне, как ты в децтве ничаяно полила кашу кирасином. Я не удивляюс, што ты ошиблас, но нипанятна, как это ты ийо съела? Или у тибя был насморк?..»

Письмо осталось неоконченным, потому что позвонили и я кинулся в прихожую. Вошёл дядя и с ним ещё кто-то. Дядя помогал этому человеку нести огромный футляр. В такой мог бы поместиться контрабас.

– Зажги свет! Где выключатель? – командовал дядя. – Сюда, старик, сюда! Не оступись… Здесь ящик… Дай-ка шляпу,  я сам повешу… Сам, сам, для друга всё сам. Прошу пожаловать! Повернись-ка к свету. Ах, годы!.. Ах, невозвратные годы!.. Но ты ещё крепок. Да, да! Ты не качай головой… Ты ещё пошумишь, дуб… Пошумишь! Знакомься, Сергей! Это друг моей молодости! Старый партизан-чапаевец. Политкаторжанин. Замечательный музыкант. Новатор. Революционер джаза. Видел бы ты, что он выделывает на своём контрабасе! Много в жизни пострадал. Но, как видишь, орёл!.. Коршун!.. Экие глаза! Экие острые, проницательные глаза! Огонь! Фонари! Прожекторы…

Только теперь, на свету, я как следует разглядел дядиного знаменитого товарища. Если по правде сказать, то могучий дуб он мне не напоминал. Орла тоже. Это дядя в порыве добрых чувств перехватил, пожалуй, лишку.

У него была квадратная плешивая голова, на макушке лежал толстый, вероятно полученный в боях шрам. Лицо его было покорябано оспой, а опущенные кончики толстых губ делали лицо его унылым и даже плаксивым.

Он был одет в зелёную диагоналевую гимнастёрку, на которой поблескивал орден Трудового Красного Знамени.

Дядя оглядел прибранную квартиру, похвалил за расторопность, и тут взор его упал на ноутбук, где красовалось моё неоконченное письмо к Валентине.

Он пододвинул ноутбук к себе и стал читать…

Даже издали видно мне было, как неподдельное возмущение отразилось на его покрасневшем лице. Сначала он что-то промычал, потом топнул ногой, закрыл вордовский файл и тут же удалил письмо в корзину. Из которой, излучая праведное негодование, удалил письмо окончательно.

– Позор! – тяжело дыша, сказал он, оборачиваясь к своему заслуженному другу. – Смотри на него, старик Яков!

И дядя резко ткнул пальцем в мою сторону, а я обмер.

– Смотри, Яков, на этого человека, пионера, будущего комсомольца – беспечного, нерадивого и легкомысленного. Он пишет письмо к мачехе. Ну, пусть, наконец (от этого дело не  меняется), он пишет письмо к своей бывшей мачехе. Он сообщает ей радостную весть о приезде её родного брата. И как же он ей об этом сообщает? Мерзким падонческим языком! Со всеми этими «панравилса» и «нипанятна». И это наша молодёжь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шёл, не содрогаясь, на эшафот… Отвечай же! Скажи ему в глаза и прямо.

Взволнованный, дядя устало опустился на стул, а старик Яков сурово покачал плешивой головой.

Нет! Не за это он звенел кандалами, взвивал саблю и шёл на эшафот. Нет, не за это!

– Ты как хочешь, старик Яков, – с отвращением сказал дядя, – а я буду писать письмо Калинину. Пусть руководство страны возьмёт эту проблему под контроль. Пусть устанавливают ограничения доступа в интернет, пусть штрафуют владельцев хостинговых контор, пусть устраивают публичные суды над разработчиками всех этих мерзких сайтов, откуда исходит это варварство. Но дальше так продолжаться не может. Наша молодёжь, наше будущее сознательно превращает себя в дебилов.

Да, кивал старик Яков, в дебилов.

Подавленный и пристыженный, я возился на кухне у плиты, утешая себя тем, что круто же, вероятно, приходится дядиным сыновьям и дочерям, если даже из-за этой по сути ерунды он способен поднять такую бурю.

«Не вздумал бы он проинспектировать в ноутбуке историю посещения интернет-ресурсов, – опасливо подумал я. – Что-то тогда со мной будет!»

Однако дядя мой, очевидно, был вспыльчив, но отходчив. За чаем он со мной шутил, расспрашивал об отце и Валентине, о хард-роке и ритмах, которыми он пропитан, с большим вниманием отнёсся к моему рассказу о Матвее, обучающем меня премудростям игры на барабанах, интересовался не увлекаюсь ли я древними мифами, упомянув неожиданно, но вскользь легенду о Прометее, и наконец послал спать.

– Этот Матвей ничему путному тебя не научит, – пренебрежительно бросил он. – Сам тобой займусь! Пусть покарают меня громы небесные, но я сделаю из тебя настоящего барабанщика.

Я уже засыпал, когда кто-то тихонько вошёл в мою комнату и начал шарить по стене, отыскивая выключатель.

– Кто это? – сквозь сон спросил я. – Это вы, дядя?

– Я. Послушай, дружок, у вас нет ли немного нашатырного спирту?

– Посмотрите в той комнате, у Валентины на полочке. Там йод, касторка и

всякие лекарства. А что? Разве кому-нибудь плохо?

– Да старику не по себе. Пострадал старик, помучился. Ну, спи крепко.

Дядя плотно закрыл за собой дверь.