Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

Хитрые, звериные, пропащие глаза,
Белые с зелёным, как маркировка
Стали номер тридцать хагээса.
А я пытался соответствовать этому вдохновению в барабанной дроби.
После сета Жан объявил, что именно моя партия войдёт в окончательный вариант композиции.

– Ты талантлив, брат! – сказал он. – Не растеряй своё дарование.

Вернувшись, я в возбуждении поведал дяде и старику Якову, какие в «ЭСТ» замечательные музыканты и что за дивные советы по материализации настоящего Ритма они мне дали.

Дядя был всё так же подозрителен и, как мне показалось, напрягся и расстроился, когда я поспешил обрадовать его известием, что «ЭСТ» отправится завтра на одном с нами поезде в Липецк, следующий по счёту город нашего турне, где у парней тоже запланировано выступление.

– Дядя, а не в одном ли концерте с нами они выступят? – поинтересовался я. – Вот было бы здорово!

– О нет, мой юный, но неосторожный барабанщик! – поспешил ответить дядя. – Фри-джазовые коллективы никогда не выступают вместе с убогими металлистами.

В день отъезда до трёх часов пополудни, времени отправления поезда, я валялся на траве и читал старые номера мужского журнала «Работница». Мелькали передо мной фотографии девиц, звёзд фривольных фотосессий, русских и не русских. Какие-то проворные колхозные трактористы кривыми короткими пальцами расстёгивали ширинки, приближаясь к ничего не подозревающим интеллигенткам. А те, как будто бы так и нужно было, ожидали их, стоя на коленях. И не видать, чтобы кто-нибудь из них рванулся, что-нибудь трактористам крикнул или хотя бы выказал пренебрежение. Полная покорность победившему пролетариату.

Дядя, читавший только что полученную от почтальона телеграмму, отобрал у меня затрёпанную «Работницу» и сказал, что я ещё молод и должен думать о музыке, а не о бабах. Кроме того, от таких картинок ночью может привязаться плохой сон.

Он протянул руку за гитарой, лукаво глянул на меня и, ударив по струнам, спел такую песню:

Скоро спустится ночь благодатная,
В небесах загорится луна,
А под нею стоит непонятная,
Молодая планета Земля.
Спят все люди с улыбкой умильною,
Одеялом покрывшись своим.
Скоро мы дланью верною, сильною
Им покой и восторг создадим.

– Трам-там-там! – Он закрыл ладонью струны и, довольный, рассмеялся. – Что, хороша песня? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Пушкина? Шаганов? Дудки! Это я сам сочинил. А ты, брат, думал, что у тебя дядя всю жизнь только саблей махал да звенел саксофоном. Нет, ты попробуй-ка сочини! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулся? Я тебе любя говорю. Если бы я тебя не любил, то ты давно бы уже сидел в исправдоме. А ты сидишь вот где: кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель!

– Он не в голубую даль, – хмуро ответил я. – У него намылены щёки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами.

– Бог мой, какое несчастье! – воскликнул дядя. – Так беги же скорей, бессердечный осёл, к нему на помощь, да скажи ему заодно, чтобы он поторапливался.

Через час мы уже были на вокзале. Дядя был весел и заботлив. Он осторожно поддерживал своего друга, когда тот поднимался по каменным ступенькам, и громко советовал:

– Не торопись, старик Яков! Сердце у тебя чудесное, но сердце у тебя больное. Да, да! Что там ни говори – старые раны сказываются, а жизнь беспощадна. Вон столик. Всё занято. Погоди немного, старина, дай осмотреться – вероятно, кто-нибудь захочет уступить место старому ветерану.

Чернокосая девушка взяла свёрток и встала. Молодой лейтенант зашуршал газетой и подвинулся. Проворный официант подставил дяде второй стул, а я сел на вещи. В полусотне метров от нас я заметил группу «ЭСТ» в полном составе. Парни стояли у чемоданов и футляров с инструментами и с добродушными улыбками покуривали в ожидании отправления поезда. Я крикнул им и помахал рукой. Ребята обернулись и ответили мне приветственными взмахами рук.

Вскоре к нам подошёл носильщик и сказал, что мягких нет ни одного места. Дядю это нисколько не огорчило, и он велел брать жёсткие.

Задрожали стекла, подкатил поезд. Мы вышли на платформу. И здесь, в сутолоке, передо мной вдруг мелькнуло знакомое лицо сатаниста из Сокольников.

Человек этот был теперь в пенсне, в мягкой шляпе, на плечи его был накинут серый плащ; он что-то спросил у дяди, по-видимому, где буфет, и, поблагодарив, скрылся в толпе. 

Только что мы уселись, как звонок, гудок – и поезд тронулся.