Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

Я помялся и пожелал ему спокойной ночи. Тот ответил едва заметным движением головы, а мы вместе с Жаном и девчонками завернули в соседнее купе, где нас встретило ещё более живописное рок-н-ролльное безобразие. В таком же купе на два места набилось человек десять самого неприкаянного люда. Из-за табачно-марихуанного дыма, стоявшего плотной пеленой, лица не угадывались. Кто-то играл на гитаре, ему активно подпевали. Мне сунули в руки бутылку пива и посадили на колени к одной из девок, которая тут же не преминула воспользоваться моментом и засосала мой почти невинный рот своими большими и алчными губами.

Веселье продолжалось до середины ночи. Наконец рассерженный дядя, оставив на соседку весь свой ценный груз, заявился в нашу тёплую компанию и, отбив непутёвого барабанщика от жаждущих юного тела дьяволиц хард-рока, потащил меня, пьяного, но неимоверно счастливого, в наше жёсткое купе. Металлистам он посоветовал угомониться, так как за такой шум и гам их запросто могут высадить с поезда.

– Эх, Серёжа, Серёжа! – слышал я сквозь пелену его исполненный скорби голос. – Ты не подумай, что я собираюсь винить тебя в чём-то, осуждать и прибивать к позорному столбу. Юность, раздолье духа – всё понимаю. Сам был таким. Но ты за всё это время даже не заглянул в соседнее купе, не поинтересовался, как там старик Яков, в добром здравии ли ветеран. А вдруг его хватил удар, вдруг он корчится на полу от острой сердечной недостаточности, вдруг седая старуха с косой уже склонилась над ним и заглядывает в его поникшие очи?

– Я больше не буду, – с пьяным бесчувственным сожалением отвечал я ему.

– Хорошо, что я сам навестил старика, поправил его подушку, подоткнул одеяло, помассировал плечи и шею. Старики, они ведь как дети, им нужны внимание и забота.

Напрасно меня пугал дядечка, понял я. Всё со стариком Яковым в порядке. Крепок дуб и пошумит ещё кроной.

Тотчас же заснуть мне не удалось. Слишком переполнено эмоциями было нутро, слишком бушевали они. Окно в купе было приоткрыто. Ни луны, ни звёзд. Ветер бил мне в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка.  

«Куда это мы мчимся? – глотая воздух, подумал я. – Рита-та-та! Трата-та! Летс гоу… Летс гоу ин спейс тракин… Эх, кажется, далеко поехали!»

– Хочешь есть – вон на столе колбаса, булка, яблоки, – предложил укладывающийся в постель дядя.

От колбасы я отказался, яблоко взял и съел сразу.

– Вы бы мальчика спать уложили, – посоветовала до сих пор не спавшая старушка-соседка. – Мальчонка за день намотался. Еле сидит.

– Ну, что такого! – ответил ей дядя. – Это просто так: выпивка, курево. Мальчонка взрослый, дядя ему не указ. Дай ему волю, он своего дядю, который о нём заботится и сопли подтирает, выкинет из поезда на ходу. Его другое манит – легкодоступные женщины, железобетонная музыка, сомнительные компании, Прометеи всякие. Реальность ему не нужна, ему запредельность подавай со всеми её излишествами.

– У меня сын, Володька, такой же, – вздохнула старушка. – Эх, говорит, мама, на кой чёрт ты меня на свет белый родила! Был бы я вечным отсутствием и покоился бы в прунах непроявленности. Да, прямо так и говорит… Так самовольно на Камчатку и уехал. Теперь там, шалопай, в религиозной секте живёт, вроде бы японской. От советской власти прячется. 

Вагон покачивало, я сидел в уголке, пригревшись и задумавшись. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричал радиоприёмник. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица, и гремела барабанная дробь. Это неслась из динамиков по школьным коридором лихая зарядка – «Locomotion» в исполнении «Гранд Фанк Рейлроуд». Четвёртый наш отряд выбегал на площадку строиться, и каждая из стен, каждое из лестничных перил и каждый из столбов служили мне материалом для извлечения ритма линейками, карандашами и ладонями. И уж непременно кто-то там начинал кричать и дразниться: