Судьба чемпиона

Ветер отнес дождевую тучу к Азовскому морю, и новогодняя ночь засияла звездами. По степи, обозначая рядки домов, потянулись нити неярких красноватых огней. Так в пору страдных ночей светятся на полях фары тракторов и автомобилей или на море огни рыболовецких шаланд. Иной человек и смотреть не захочет на степь. Да ещё ночью, в ненастную погоду,— что за невидаль? Где тут задержаться глазу?.. Зато же как много говорят окутанные полумраком бесприютные дали Ирине.

— Что отчим? Как вы с ним? — приглушенно, словно боясь нарушить тишину, спросила Ирина.

Варя ответила не сразу и неохотно:

— Я люблю папу.

— А Михаил Игнатьевича? Он порядочный человек. Да, да, доченька, он хороший. А ты, Варюха, невестой стала.

— Мам, а Михаила Игнатьевича переводят в Ленинград. На повышение. Он будет директором объединения. Надеюсь, и тебе там найдется место?

— Конечно, доченька. Мы будем жить в Ленинграде.

— А папа? Он мне обещал. Он клятву дал — бросить пить.

— Хорошо бы, да только я уж не верю. Клялся он — и не однажды.

— А мне вот ни разу не давал обещаний. Я верю, мамочка. Отец у нас хороший и — сильный. Он чемпионом был!

— Был, доченька, был. Я тоже верю, хочу верить. Он же и мне не чужой.

Грачёв постоял с минуту у крыльца и направился было к гостинице, но тут из-за угла дома выкатила машина, и шофер, высунувшись из кабины, перед самым носом Кости взмахнул рукой:

— С Новым годом!

И потом, приглядевшись, добавил:

— Я думал, Петр Ефимович. А вы кто будете?

— Грачёв моя фамилия.

— А-а... Слышал. Петр Ефимович говорил.

В слабом свете, лившемся из окон дома, Грачёв не мог разглядеть его лица, не сразу сообразил, что громоздящаяся на голове копна — не что иное, как из меха рыжей лисы шапка, а черное кольцо у рта — вислые гуцульские усы. Шофер был изрядно пьян и тревожно озирался, ища кого-то глазами.

— Подарки директору привез. Вон елка в кузове, ящики, мешки, банки... Позови Петра Ефимовича.

Достал из кармана листок.

— Подпись нужна. Все чин по чину, сдал из рук в руки. Ефимыч нужен — он тут заправила.

— Да ты в дом войди.

— В дом? Не, не надо. Мне мой шеф, председатель колхоза, сказал: Ефимычу все сдай, а то, если сам директор увидит, назад отошлет. Не любит он наших подношений. А Ефимыч — ничего, он все примет. Он у них вроде завхоза. И ключи от погреба у него.

— Что за председатель? Откуда ты?

— Ах, голова! Чего добираешься! Ищи Ефимыча — и все. Подшефные мы — из колхоза.

Грачёв взошел на крыльцо, позвонил. Вышла Варя.

— Мам, дед Мороз приехал! Елку привезли!

В накинутой на плечи шубке вышла на крыльцо Ирина, кивнула шоферу:

— С Новым годом!

— Мам, смотри, что нам Григорий Максимович прислал! Там елка, а вон арбузы. Пап, принеси арбузы. И мед, и виноград.

И когда Грачёв втащил в дом дубовый бочонок с медом, два арбуза и ящик с виноградом, Ирина подала ему ключи, сказала:

— Пожалуйста, сгрузи все в погреб и сложи там как следует.

Говорила торопливо и как-то суетно, нетерпеливо взмахивала руками, словно в кузове лежало что-то нечистое, от чего надо поскорее избавиться.

В бочке было килограммов пятьдесят меда, Грачёв едва взвалил ее на плечи, а когда вышел из дома, машина стояла у ворот гаража. Ирина попросила и бочку с медом отнести в погреб.

— Открывай гараж, там и погреб.

Через всю усадьбу Грачёв тащил бочку, чувствуя через ткань плаща и своего единственного костюма холодящую влагу. Ему и вообще нехорошо было сознавать себя в положении грузчика, человека для мелких поручений, готового исполнить любую просьбу хозяев. «Хозяева!» — слово обидное и унижающее.

Открыл гараж — здесь стояли две новеньких «Волги». Одна Очкина, другую, белую, он подарил жене года два назад в связи с присуждением ей звания доктора геолого-минералогических наук. Тогда у них были ещё хорошие отношения.

— А ну, дайте мне ключи!..

Из-за спины протягивал руку неожиданно появившийся Петр Ефимович, старик с неприятным визгливым голосом. Он служил дворником соседнего двенадцатиэтажного дома и по соглашению с Очкиным наблюдал директорскую усадьбу, обихаживал сад, подметал дорожки.

Тихо и злобно он ворчал на шофера:

— Пьянь немытая! К ноябрьским праздникам фрукты привозил, тоже на ногах не стоял. Куда только гаишники смотрят?

— Ефимыч, уймись! Бутылочку армянского презентую в честь Нового года! Опять же маслица постного бидончик. Медку майского... Помнил о тебе, не забыл!

Старик продолжал ворчать, будто бы не замечая пьяную болтовню водителя, однако в голосе его и в самом тоне вдруг зазвучали нотки примирения и тайной благодарности.