Судьба чемпиона

Константин был на седьмом небе; новая философия жизни, его идея абсолютной трезвости для себя и для своих близких находила благотворный отзвук в сердцах друзей.

По выходным дням на даче Очкина всё чаще собирались друзья. Приезжали Вера Михайловна с Александром, наведывалась к отцу и отчиму Варя. Иногда приезжала Галя. Весел, со всеми приветлив был Очкин. К Вареньке относился по-прежнему как к родной, и даже теплее. И все вместе с трогательной заботой пестовали Юрия и Романа, наперебой старались утвердить своё исключительное право воспитывать ребят.

Карвилайнен вернулся из гастрольной поездки за рубеж, но Ада Никифоровна ещё находилась в больнице. Через месяц-другой врачи обещали её выписать. Роман же продолжал частенько навещать дядю Костю.

Раз в такой праздничный день, позавтракав, все ушли загорать на залив, и только Грачёв остался прибирать посуду да сделать заготовки к обеду. В окно увидел: к калитке подъехала Галя. Вбежала в дом, но на пороге вдруг остановилась. Озарённая решимостью, смутилась и стояла, как девчушка, забывшая что-то очень важное, и не смела поднять глаз. А Костя глядел и не нагляделся бы на это чудо. До сих пор он не мог поверить, что отношения её серьёзны, что она любит его и готова выйти за него замуж. «Надо объясниться. Мужчина я или тряпка?»

А она, будто прочитав его мысли, тихо произнесла:

— Ну, почему, почему вы не говорите мне о любви?

— Если бы я смел... Если бы я был достойнее, во сто крат лучше. Я бы сказал, что вы само совершенство.

Шли на залив и ничего не видели вокруг, пока не наткнулись на человека, одиноко сидевшего на камне. То был Георгий. Зажав голову руками, он вздрагивал всем телом,— кажется, плакал.

— Георгий, ты чего?

Георгий поднял голову: красные, заплаканные глаза, бледное, отёкшее от пьянства лицо.

Галя отошла в сторону, села на валун. Смотрела на море, но хорошо слышала разговор приятелей.

Георгий говорил:

— Извини, пришёл вот... поглядеть на твоих ребят. Семья, что ли, объявилась? Сыны у тебя. Ты будто о них не говорил.

Грачёв сел рядом, загрёб ладонью камушки. Георгий продолжал:

— А мои — сироты. При живом-то отце.

Он всхлипнул, из груди вырвалось рыдание.

— Третий день капли в рот не беру. О тебе думаю: ты вот сумел, одолел, а я что ж, хуже, что ли, тебя? Я ведь начальником цеха был.

И, минуту спустя:

— Нет, Костя! Сил моих не хватает. Сегодня снова напьюсь. Дай пятёрку — не могу больше. Пожар внутри, огнём изойду.

Грачёв будто не слышал просьбы, заговорил степенно, не торопясь:

— Правильно решил. Кончать надо с ней, проклятой. И возвращайся домой. Ждут тебя дети. И жена ждёт.

— Тоже — сказал. Ждут! Зачем я им такой? Рот лишний.

— Работать пойдёшь. К нам в цех, в одной бригаде будем.

Не сразу отозвался Георгий. Пытливо, с загоравшейся изнутри надеждой, смотрел на друга.

— Ты это серьёзно?

— Вполне. Вот сегодня же попрошу начальника цеха — он тут где-то, с моими загорает.

— Вон они — сидят! — показал Георгий на три куста, за которыми в тени укрылась компания Грачёва.

— Ну вот — и хорошо. Пойдём.

Георгий легко поднялся, схватил в охапку одежду. Его приглашали к порядочным людям.

Знакомясь, Георгий пожимал каждому руку и тихо, словно бы опасаясь кого напугать, называл свое имя.

Грачёв,  отозвав  в  сторону  Александра  Мартынова,  ска- зал:

— Возьмём в бригаду? Ты, помнится, говорил о третьем человеке.

— Пьяница? — спросил Александр.

— Да, но надо мужику помочь.

— Под твою ответственность. Проси Очкина. Но — помни: придёт на работу под хмельком — выгоню!

С Очкиным было ещё проще:

— Вам работать — берите.

Георгий обрадовался, хотел куда-то идти, но Константин потянул его за руку:

— Будешь жить со мной. Месяц или два — пока не привыкнешь  к  трезвой  жизни.  Я  за  тебя  поручился.  А  пока загорай.

Был тот редкий, счастливый день, когда ленинградцы вполне могли насладиться теплом и солнцем. На заливе тишина, вода сверкала рябью серебра и золота. Люди купались.

Галя разделась, и все невольно любовались её точеной, идеально правильной фигуркой. Красота ног, рук и шеи подчеркивалась прямой, как у балерины, спиной, грациозностью движений. Она выбрала ровную, зализанную водой площадку, разбежалась и вдруг описала в воздухе невообразимый пируэт. И замерла. И повернулась к идущему сзади Грачёву. И что-то сказала, но слов её он не расслышал: за спиной вдруг раздались дружные аплодисменты. Костя сказал:

— А вы озорница!

— Люблю озадачить. И — удивить!

Подхватив Грачёва под руку, ускорила шаг. Когда они отошли довольно далеко, Галя вошла в воду.

— Если буду тонуть, вы меня спасёте. Я хочу, чтобы вы меня спасали.

— А я не хочу, чтобы вы тонули.

Галя далеко не поплыла. В Финском заливе напротив поселка Комарово далеко от берега тянется мелководье. Тут и там лежат осклизлые, зеленовато-серые камни, будто какой-то великан, рассердившись на море, побросал их в воду. Галя подходила то к одному камню, то к другому, стояла по грудь в волнах. Возле большого камня задержалась. Сказала:

— Я ухожу из спорта.

— Совсем? Навсегда?

— Навсегда.

— Но, может, станете тренером?