Судьба драконов в послевоенной галактике

- Вот то-то - главная отличительная черта человека - неблагодарность, злобная, завистливая или равнодушная, забывчивая, но... неблагодарность!

Я задумался:

- Вот как, а я полагал, что главная отличительная особенность человека - речь, сознание.

Капитан улыбнулся:

- Это - бездны метафизики, юноша, но если посравнить да посмотреть, кто его знает, может, и речь, и сознание - тоже варианты-вариантики все той же неблагодарности?

Я не стал вызнавать у капитана, почему речь и сознание тоже неблагодарность и, главное, по отношению к кому - неблагодарность?

Мне было довольно превращения сержанта, раздавленной Катеньки. Я не совался в людские дела.

Пусть их... Сами разберутся.

Глава пятая. Квартира

- Вот это, - сказал капитан, - будет ваша комната.

Я огляделся.

- На камеру похожа? - спросил он.

Койка, застеленная серым суконным одеялом, тумбочка, телевизор, телефон, стол, стул, полка, холодильник, лампочка. Серые стены. Три двери.

- Не знаю, - ответил я, - не бывал.

Капитан отворил одну дверь: "Ванна", другую: "Туалет", третью: "Прямо по коридору - спортзал, направо - кухня, налево - туннель, магазины, даже, капитан усмехнулся, - библиотека... Холодильник, - капитан открыл дверцу, пока пустой...

- Как и книжная полка, - заметил я.

- Именно, - кивнул капитан.

Я уселся на кровать и предложил капитану:

- Садитесь.

Он поблагодарил, но остался стоять.

- Комната, - объяснил он мне, - вам перешла от Эдуарда... Сорок дней минуло.

- Он стал "вонючим"? - спросил я.

- Нет, - капитан провел пальцем по серой стене, - нет... В "вонючие" комнаты мы так скоро не селим... Суеверие, конечно, но...

- Вы считаете, что лучше быть мертвым, чем "вонючим"?

Капитан ответил не сразу:

- Наверное, пожалуй... да.Эдуард не просто погиб - его съели, так что ваш вопрос верно сформулирован. Засомневаешься, что лучше: жить в вонючем болоте, полусумасшедшим, утратившим человеческий облик, или быть сжеванным заживо рептилией, тварью.

- Да уж, - согласился я, - быть или не быть...

- Хорошо, - капитан ладонью прихлопнул по стене, - отдыхайте, занимайтесь, знакомьтесь с соседями и соседками...

Я удивленно уставился на капитана.

- Да, да, - улыбнулся он, - тут есть и семейные пары, покуда, до первых вылетов, вас не будут вызывать на совет, ну а там... - капитан опять провел пальцем по стене. - Если не нравится цвет, можете заказать обои.

Я равнодушно ответил:

- Мне все равно.

- Так, - капитан уселся на стул, - ну а кого из ваших прежних, капитан побарабанил пальцами по столу, иронически улыбнулся, "однокорытников" вы бы хотели взять с собой?..

- В качестве? - продолжил я недоговоренное.

- Ну, - капитан покрутил пальцами в воздухе, точно ощупывал круглую хрупкую вазу, - в качестве помощника, так скажем...

- Валентина Аскерхановича, - ответил я и сразу добавил: - Если ему это, конечно, не будет так обидно.

Капитан рассмеялся:

- Джек Никольс, вы что же, упали с Луны?

- Я упал с Земли, - тихо ответил я, - оттуда же, откуда упали и вы...

Капитан как-то сразу опечалился, сник. Но в его печали не было ничего давящего, тоскливого. Такая печаль лучше, благороднее любой радости.

Впрочем, в радости, в веселье мне часто виделось нечто звериное, жестокое, а в печали я, напротив, ни разу ничего звериного не наблюдал.

Тоскующая, поскуливающая собака напоминает обиженного человека. Гогочущий человек - хрюкающую, взвизгивающую от радости свинью.

В гоготе, хохоте, радости труднее сохранить человеческие черты, чем в печали.

Вот почему я спросил у капитана:

- Коллега капитан, вы ведь тоже за оскорбление дракона?

Капитан встрепенулся,точно ото сна:

- Да нет... Какое там оскорбление, - он провел ладонью по лбу, слямзил малость. Ладно... - капитан хлопнул себя по коленкам и поднялся: Счастливый билет вы сегодня вытянули, Джек Никольс, вот к счастью ли? Я пойду... Завтра прибудет к вам Валентин Аскерханович.

- А вы, - спросил я, - не здесь живете?

- Нет. До свидания.

Капитан вышел. Я остался один. Было тихо. И я понял, какое это счастье - тишина.

Я встал, прошелся по комнате. Мне захотелось заплясать, запеть. Все! Это была моя нора, мое логовище, укрывище, убежище. Сколько я не жил один? Совсем, совсем, чтобы без общей стукотни, суетни, чтобы когда я кого захочу, того и увижу, а кого не захочу, того и видеть не буду...

В дверь постучали.

Я был так счастлив, что, не подумав, сказал:

- Войдите.

Дверь приотворилась, и в дверной проем всунулась голова полной красивой женщины.

Женщина была, по всей видимости, после бани, в замотанном на манер тюрбана полотенце на голове и в ворсистом халате, перехваченном пясом.

- Ой, - смутилась он, - извините.

- Да нет, - я тоже смутился, - это вы извините... Я здесь... ну, живу...

- Как, - изумилась женщина, - а Эдька что, переехал?

Я был настолько смущен, что брякнул:

- Нет. Его съели, - и, заметив, как дрогнуло и изменилось лицо красивой женщины, поспешил добавить: - Мне так сказал капитан.

Я хотел бы исправить неловкость и потому так сказал, мол, я-то не знаю, передаю с чужих слов, может, капитан тоже ошибается?