Судьба драконов в послевоенной галактике

– Туземное население, – сказала она, – действительно, волнуется. Во всяком случае, какие-то копьеносные силуэты на том берегу я различила, но ничего откровенно враждебного не заметила…

– Еще бы туземному населению не волноваться, – хмыкнул Куродо, – дракоша у них зимой злобствует, дует, плюет и старается согреться всеми доступными ему средствами, то есть жрет в три горла все то, что двигается, дышит и молит о пощаде. Летом дракоша отдувается, рыгает и мирно сопит в своей пещерке… и тут – здрасьте!.. Посланцы Неба!.. Рады приветствовать. Раздраконят дракошу – почнет старичок и летом буйствовать, что хорошего?

Я потрогал приятно пачкающий, белый, в черных выпуклых продолговатых крапинках ствол неведомого мне дерева и поинтересовался:

– Отчего же мы зимой не прилетели?

Костер между тем совсем разгорелся – пламя металось тугими желтыми жгутами, дразнилось, многоязыкое, плясало, облизывало сучья.

Жанна Порфирьевна, морщась от жара, принялась устанавливать на костре огромную черную сковородку.

– Тут вот в чем дело, Джекки, – сказал Георгий Алоисович, с интересом наблюдавший за манипуляциями Жанны, – летом "пещ. драк." подстрелить трудно, а зимой еще труднее…

Куродо вытащил консервный нож и принялся вскрывать консервные банки. Содержимое он вытряхивал на сковороду.

– Зимой, – добавил он, – дракоша бегает, прыгает, летает и скачет, а летом он, растопырившись и растекшись по стенкам, отдыхает, спит.

Мясо, выброшенное из консервов на сковородку, зашкворчало, завыстреливало в разные стороны раскаленными жирными каплями.

Расплываясь на сковороде, оно будто ругалось, плевалось от возмущения.

– Вот это – канонада, – засмеялась Жанна Порфирьевна, – ребята, готовьте ложки.

Куродо извлек здоровенную бутыль крови дракона, поболтал ею в воздухе.

– А вы думали. Куродо забыл? А? Ни хрена подобного!.. Куродо все помнит…

– И жар холодных числ, – сказал я, – и венецьянские громады…

Все погялдели на меня с изумлением.

Я и сам изумился. Это стихотворение мне однажды прочла Мэлори, дурачась, прочла. Там что-то было про скелет, который хрустнет… вообще, мерзкое, "отпетое" стихотворение… Но из него, из всего него я запомнил только эти строчки: "Мы помним все: и жар холодных числ, и венецьянские громады…"

– Джек Джельсоминович, – вежливо спросил Валентин Аскерханович, – какие громады?

Я не успел ответить, поскольку на полянку, где мы собирались полдничать, вышел бородатый туземец. Я решил, что это жрец, так непринужденно и вольно смотрел он на нас, Пришельцев Неба.

Жанна сняла с огня сковороду, ловко прихватив тряпкой ручку, и брякнула на траву.

– Я думаю, будем прямо со сковородки, – сказала она, расстегивая нагрудный карман и вынимая ложку.

Мы не успеди извлечь свои, поскольку бородач наклонился над сковородкой, зачерпнул ладонью шкворчащее, аппетитно пахнущее месиво и отправил его себе в рот.

Раскаленный жир потек по бороде туземца.

– Уум, – заурчал туземец от удовольствия и закрыл глаза.

– Огнеед, – потрясенно вымолвил Георгий Алоисович.

– Просто сволочь, – возмущенно сказал Валентин Аскерханович, – он полкастрюли сожрал.

– Во-первых, – Георгий Алоисович потер лысину, – не кастрюли, а сковородки, во-вторых, разве вы не знаете закон Тибулла? В большой семье хлебалом не щелкай…

Туземец раскрыл рот и большим оттопыренным пальцем принялся тыкать себе в разверстую глотку, мол, пить хочу.

Жанна Порфирьевна деликатно зачерпнула варево с той стороны, где точно не пошуровал туземец, и заметила:

– Дайте младенцу попить.

Куродо отвинитил пробку от бутылки, нацедил полную кружку.

– Стошнит? – осторожно предположил Георгий Алоисович.

– Не, – мотнул головой Куродо, – от одного запаху убежит.

Туземец выдул всю кружку и захлопал ресницами, как девушка, которой сделали предложение.

Потом он рыгнул, швырнул кружку в кусты и сказал, обращаясь к Жанне Порфирьевне:

– Аз тебе хоцю!

– Все понятно, – почти одобрил туземное высказывание Георгий Алоисович.

– А я не поняла, что он сказал? – спросила Жанна Порфирьевна.

– Кажется, он объясняется вам в любви, – галантно пояснил Георгий Алоисович.

– Аз тебе хоцю!! – зарычал бородач, одним ударом ноги перевернул сковороду и прыгнул на Жанну Порфирьевну.

То есть он хотел прыгнуть на Жанну Порфирьевну, а прыгнул на мой кулак.

Туземец упал на землю, но скоро поднялся и сел, изумленно хлопая глазами. Он выглядел так, словно бы хотел спросить: "Что это, люди добрые со мной стряслось? Как же я влопался?"

– Аз… тебе… хоцюуу! – вытянул наконец бородач и горько, по-детски разрыдался.

Его горе было столь неподдельно, что я бы на месте Жанны Порфирьевны обязательно хоть чем-нибудь, но утешил бы беднягу…

Однако Жанна Порфирьевна, вдова командора, была дамой весьма сурового нрава.

– Вон! – она вытянула руку в направлении леса, откуда и вышагнул к нам на полянку влюбленный туземец.

Бородач встал на ноги и, всхлипывая, утирая слезы, покорно побрел прочь, бормоча не то проклятия, не то жалобы.

– Хорошо держит удар, – одобрил Куродо.

– Что удар, – смятенно сказал Георгий Алоисович, – он нас совсем без обеда оставил…

– А как же закон Тибулла? – засмеялся Валентин Аскерханович.