Судьба — это мы

В начале 1945 года в Челябинске на городском собрании писателей и литературного актива было заявлено, что творчество поэтессы «может служить примером безыдейности и аполитичности». На общем собрании литераторов столицы Анна Караваева повторила эти обвинения. Потому выступление «Октября», несмотря на суровую требовательность тона, на упреки в непродуманности многих стихов, в поспешности и торопливости их композиционных решений, было Людмиле Татьяничевой серьезной поддержкой. Анализируя проблематику, тематические привязанности Татьяничевой, автор статьи уважительно сопоставляла художественные искания Татьяничевой с творчеством Галины Николаевой, Ольги Берггольц, Маргариты Алигер…

Поэтессе предстояло овладеть еще и таким немаловажным качеством, как умение противостоять критической волне, если и не равнодушно встречать хулу, то и не впадать в панику.

Людмила Татьяничева жадно учится, много читает, без устали ездит по Уралу и стране, чутко улавливая токи сложной и напряженной жизни.

Лучше, чем кто-либо другой, Татьяничева понимала, что сравнение критиком С. Бабенышевой ее творчества с творчеством ведущих поэтесс тех лет таило в себе программу работы. Сравнение было отнюдь не одномерным: автор упомянутой статьи убедительно показывала, что глубина и сдержанность выгодно отличали татьяничевекую поэзию лишь от «любовной истории» Галины Николаевой, но, выразив в стихах чувство долга, верности, целомудрия советской женщины, Татьяничева не сумела отразить новых качеств, присущих героине времени: воли и собранности, активности и самопожертвования — «качеств, которые нашли свое отражение в стихах М. Алигер, О. Берггольц»{21}.

Стремление поэтессы «разом» воплотить в стихах эти «недостающие» качества лирической героини какое-то время носило крайние формы. Она бросилась «изучать жизнь» с запальчивостью и страстью газетчика, а не поэта; на страницах «Челябинского рабочего» появились стихи-однодневки, написанные в соавторстве с Александром Гольдбергом: «На воскреснике», «Золотые руки», «Слово южноуральцев»{22} и другие, вышла даже небольшая книжка так называемых «литзарисовок в стихах».

Но, к счастью, этот период в творчестве поэтессы был непродолжительным. Шаг за шагом, книга за книгой Татьяничева освобождалась от скорописи, беглости, легковесности и бережно несла, сохраняя и оберегая от чужеродных влияний, образную простоту и емкость письма, лаконизм, народную сочность глубинного, корневого языка. Многие человеческие судьбы, которые «прочитала» она, встречаясь с людьми в поездках по Уралу и по стране, стали гранями одной судьбы, судьбы ее героини, нашей современницы, для которой Урал и Магнитка — самое дорогое, самое незабвенное. Публицистическая же заряженность, готовность мгновенно откликнуться на самые острые вопросы современности — житейские, нравственные и социальные — это останется с ней навсегда. И она с охотой будет выступать с яркими публицистическими статьями, заметками, очерками.

Свою работу в газете, возможность много видеть и знать, встречаться с десятками людей, вмешиваться в происходящее вокруг, не откладывая это на потом, свойственную подлинным журналистам привычку отвечать за все она назовет позже бесценным подарком судьбы.

2. «ЧТО РАБОЧИЕ СКАЖУТ?»

«Удивительно, — вспоминала она, — всего ничего, год после окончания семилетки, работала я токарем на вагоностроительном заводе имени Воеводина, но этот год сослужил мне неоценимую службу. Я не терялась в рабочей среде. Я успела ее почувствовать и полюбить».

Люди труда… Они сразу шагнули в ее стихи, прямодушные, скромные, открытые. Она рассказывала о том, как в сорок третьем стал «магнитогорцем и бригадным сыном» дорогобычский паренек, которого осиротила война («Иван Черныш»); как боевой капитан вернулся после победы в родной цех и не узнал его — так изменилось производство («Снова в цехе»); как волновался в райкоме партии знатный бригадир строителей («Афанасия Белова принимают в партию»)…{23}

Вновь и вновь она возвращалась к героям, которых ей раскрывал Урал, к тем, кто обживал суровый край мудро и домовито, на века. И в стихи пришли образы, сравнения, метафоры — ее, татьяничевские. Она перешагнула пору вглядывания в жизнь, в людей, вступила в пору духовных открытий, когда поэт в состоянии поделиться выношенным в душе, как идеалом, так и отвергнутым ценой собственных заблуждений, ошибок, раскаяний.

Учась у Ярослава Смелякова, признанного лидера и ревнителя рабочей темы, она вовремя осознала: стихам мало констатировать пусть даже редкий, уникальный факт, им нужна многослойность, многоплановость, и ее произведения, раскрывающие характеры тружеников Урала, приобретают драгоценные черты мастерской огранки.