Судьба — это мы

Шагинян горячо одобрила татьяничевские стихи, рекомендовала многое из сборничка московским газетам и журналам.

Между Шагинян и Татьяничевой, несмотря на значительную разницу в возрастах, установились по-настоящему глубокие отношения товарищества и взаимной поддержки. Посланная в те же годы в командировку в Новосибирск, М. С. Шагинян простудилась и захворала тяжким воспалением легких. Не было тогда «в больнице ни нужных лекарств, ни нужного питания». Секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев всех поднял на ноги, и вылечили Шагинян общими усилиями. Но писательница, где только могла, подчеркивала:

«Татьяничева из Магнитогорска прислала плитку пористого шоколада, тогда дававшегося только военным летчикам…»{14}.

Магнитогорск военных лет…

Он жил суровой, напряженной жизнью. Ушли на фронт многие литбригадовцы. Людмила Татьяничева понимала, что друзья и единомышленники, сражающиеся с фашистской нечистью, ждут от нее стихов, наполненных гневом и болью, презрением к вероломству врага и несокрушимой верой в победу. И она их создала, такие стихи. Это прежде всего циклы «Ярославна», «Тебе, товарищ!» — ядро и основа ее книги.

Людмилу Татьяничеву подстерегала опасность. После утрат детства и ранней юности, она, наконец, обрела ласковый и теплый семейный очаг, любящего мужа, рос первенец… Сделай она судьбу лирической героини зеркальным отражением собственной жизни, сделай стихи лишь дневником самопознания, и мы бы вряд ли встретились с этим большим и отзывчивым ко всем бедам и тревогам века сердцем.

Людмила Татьяничева, к счастью, вовремя поняла, что собственное благополучие в дни, когда над страной нависла смертельная беда, не дает ей права жить личным миром, — и в ее стихи пришла иная лирическая героиня.

Мы разучились плакать в этот год,
И наши песни сделались иными…

(«Тебе, товарищ!», 1942)

Поэтесса как бы заново обрела себя в лирической героине, для которой война была не только всенародным горем, но прежде всего глубоко личным, беспредельно тяжким испытанием. И тогда к ней пришли сокровенные чувства, достоверные образы, пронзительные по своей жизнетворной силе слова.

Когда войдешь ты в комнату мою,
Огнем великой битвы опаленный,
Не зарыдаю я, не запою,
Не закричу, не брошусь исступленно.
Я даже слов, наверно, не найду —
Заветных слов, что берегла годами,
И лишь, как на присяге, припаду
К руке твоей горячими губами.

(«Когда войдешь ты в комнату мою…», 1943).

Восемь строк… А сколько за ними чувства!

Циклы «Ярославна» и «Тебе, товарищ!» широко публиковались в газетах, журналах, и глубоко символично то, что вырезки со стихами Людмилы Татьяничевой бойцы хранили в нагрудных карманах гимнастерок рядом с письмами родных, рядом с партийными и комсомольскими билетами.

Однажды бывший фронтовик, руководитель Кыштымского литобъединения Василий Щербаков, подарил поэтессе одну такую вырезку. Она была найдена в партийном билете погибшего офицера…{15}

С выходом в свет небольшой татьяничевской книжки «Верность» русская советская поэзия стала богаче еще на одно имя.

Произошли изменения и в трудовой биографии поэтессы: решением областного комитета партии она была переведена в Челябинск и назначена директором местного книжного издательства.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Каждый раз, когда открываешь новую книгу поэта, испытываешь чувство, схожее с тем, которое возникает при встрече с Городом, в котором ни разу не был, или был когда-то очень давно{16}.

Л. Татьяничева

1. ВСТУПЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРУ

Поэту-лирику самой судьбой предначертано писать одну книгу — книгу своего сердца, историю своей души. Он всю жизнь строит один и тот же Город, и, если это очень большой поэт, мы, читатели, в итоге встречаемся с целой Страной.

Но вернемся к Городу, по которому мы собрались пройти. Да, его «главные улицы» известны многим. Это и Урал, «броневой щит державы»; и труд, возвышающий человека; и природа, раскрывающая чуткому сердцу и доброму взору все свои тайны, все свои красоты; и время — вечность и миг в нашей жизни и т. п.