Судьба философа в интерьере эпохи.

Вместе с тем признание тупика не есть еще его осознание, тем более что большинство бывших энтузиастов машинного перевода рассматривают все же возникшее препятствие как формальное препятствие, видят его в "вероятностной" природе языка, то есть отнюдь не отказываются от идеи замкнутого узуса, который может быть представлен и конечным полем вероятных событий. В этом смысле, скажем, анализ Лема, при всей его обстоятельности, остроумии ходов и сравнений не дает все же осознания характера проблемы, остается в кругу представлений о степени формализации, даже когда он прямо критикует поведенческую схему: "Бихевиористский подход представляется мне безнадежным и в самых смелых его логических продолжениях, согласно которым проблему "значения" можно будет полностью отбросить, когда мы научимся с величайшей точностью исследовать материальные процессы, лежащие в основе процессов психических" (12, с. 221-222). Здесь нет чувства тождества логического и поведенческого как характерной особенности научного формализма. Именно это, нам кажется, вынуждает Лема занять не столько осознанную, сколько выжидающую позицию: "Итак, мы стоим перед длительной осадой. Не надо слушать советов тех, кто уговаривает отступить, - это пораженцы, их и в науке немало, - особенно когда осада обещает быть длительной и тяжелой" (там же, с. 224).

Нам тоже кажется, что для паники нет причин. Но вместе с тем не все можно и нужно осаждать, да и осады бывают разные. Тактика барона фон Гринвальдуса пред замком Амальи - не лучший способ. К тому же если проследить общую тенденцию поведения лингвистов перед парадоксом неформализуемости, то она куда больше походит на отступление, чем на осаду. Уже анализ по непосредственно составляющим в той форме, в какой он был предложен Уэллсом, является, по сравнению с "полной дистрибуцией", явным отходом от проблемы, поскольку между языковой конкретностью (уровень терминов) и уровнем лингвистического описания сразу же появилась непроходимая полоса перехода от класса к термину, то есть возникла та самая абстрагирующая мистификация, которая легко позволяет перейти от котенка в семейство кошачьих, но крайне затрудняет обратное движение, всегда можно наскочить на какого-нибудь ягуара или ирбиса. Как раз в этом отрыве от проблемы и возникает почва для той игры, над которой потешается Таубе: "В эту игру играют так. Сначала заявляют, что, если не учитывать незначительные детали инженерного характера, машинную программу можно приравнять самой машине. Затем блок-схему программы приравнивают самой программе. И наконец, заявление, что можно составить блок-схему несуществующей программы для несуществующей машины, означает уже существование этой машины" (II, с. 65).

Этот отрыв, непроходимая полоса в каждом дальнейшем шаге лингвистики не только сохранялись, но и дополнялись новыми отрывами, новыми полосами. В порождающих грамматиках Хомского (13) тот же расчленяющий эффект возникает не только как разрыв между уровнем терминов и уровнем описания, но делает и само описание разорванной структурой. Следуя, скажем, за Хомским, но начиная с уровня терминов, мы легко возводим грамматическую надстройку для любого данного предложения:

S (Предложение) Отсюда две ветви вниз (обозначаю 1 и 2), каждая раздваивается и т.д.

1. NP (Именная группа) 1.1. Т (Артикль) (the) 1.2. N (Имя) (man)

2. VP (Глагольная группа) 2.1. Verb (Глагол) 2.2. NP (Им.гр.) 2.2.1. Т (Артикль) (the) 2.2.2. N (Имя) (ball)

(Уровень терминов)

Но мы решительно не видим способа строительства с крыши, с надстройки над пустым местом, то есть того самого порождающего движения сверху, по которому и названа такая грамматика. Такое движение споткнется не только на переходе к уровню терминов, но и на переходе к любому этажу, где также будет возникать выбор, уничтожить который нельзя без обращения к уровню терминов, то есть мы будем либо получать по своей особой грамматике для каждого уже известного предложения, либо же вообще не стронемся с уровня предложений.

Трансформационный анализ с выделением "ядерных" предложений добавит только еще одну ступень неопределенности. И хотя бесспорно, что "грамматика существенно упрощается при добавлении трансформационного уровня" (13, с. 454), само это упрощение носит с формальной точки зрения запрещающий, а не порождающий характер, поскольку, и здесь мы снова встречаемся с едва прикрытой фигурой всезнающего информатора, прежде чем различать трансформации на обязательные и факультативные, а предложения, соответственно, на ядерные и пассивные, мы обязаны либо снять с порождения запрет на плагиат и различить в повторе необходимое и случайное, либо же поставить рядом с собой бога-лингвиста-теоретика Ельмслева и с божьей помощью разбираться, какое из уникальных предложений порождается законно, а какое незаконно или не совсем законно - факультативно.