Судьба генерала Джона Турчина

— Знаешь, Жан, задумала я написать повесть, — призналась она однажды мужу, слегка конфузясь.

— Повесть?

— Да. Только ты не смейся.

— Дитя мое, зачем же я буду смеяться? У тебя, несомненно, литературные способности, я уже говорил... А содержание придумала?

— Пока в общих чертах, — сказала Надин. — Понимаешь... — Она закинула руки за голову, вдохновенно расширила глаза, устремленные в незримую поэтическую даль. — Понимаешь, это будут сцены из русской жизни. Я хочу показать положение современной женщины. Героиня у меня будет княгиня...

— Княгиня? — с недоверчивым удивлением переспросил Иван Васильевич.

— Да, княгиня, но с идеями... Молодая, красивая, передовая женщина... Она видит угнетенье народа...

Турчанинов слушал, радуясь прояснившемуся, оживленному лицу, вспыхнувшему в глазах блеску. Слава богу, опять окрылилась! Последнее время ведь ходила сама не своя, совсем пала духом, бедняжка.

А Надин, видя благожелательное внимание, с каким ее слушали, продолжала рассказывать:

— Писать я решила на французском, я достаточно хорошо им владею...

— Почему на французском, душа моя? — перебил Турчанинов.

— На французском все-таки скорее издатель купит. А кому продашь здесь повесть на русском языке?

— Это верно, — согласился Иван Васильевич. — Ну что ж, благословляю тебя на подвиг ратный. Принимайся за свою повесть.

И Надин храбро принялась за повесть. По вечерам, закончив домашние дела, усаживалась за стол, раскрывала специально купленную толстую тетрадку, макала появившееся в продаже новое изобретение — стальное перо — в чернильницу и начинала писать. Чуть слышно скрипело перо, потрескивал стул, когда она меняла позу. Турчанинов ходил на цыпочках, с уважением и нежностью поглядывая на работающую жену-писательницу. Освещенная настольной лампой черненькая, гладко причесанная головка с тяжелым узлом волос на затылке отбрасывала большую, ползающую по синеватым обоям, черную тень.

— Я хочу тебе прочесть одну сценку, — говорила иногда Надин. — Хочешь послушать?

— С превеликим удовольствием.

Иван Васильевич усаживался на диванчике поудобней, делал сосредоточенное лицо и, обхватив сплетенными пальцами худое колено, добросовестно принимался слушать.

— Ну как? — спрашивала Надин, закончив чтение.

— Очень мило, Наденька. Живо, интересно.

— Нет, правда? — спрашивала Надин, розовея от удовольствия.

— Правда, дитя мое! Прелесть как написано! — с полным чистосердечием уверял Иван Васильевич. — Так и видишь перед собой всех твоих персонажей. И слог какой!..

* * *

А страна жила своеобычной, огромной, тревожной жизнью. Америку лихорадило, все более усиливалась распря между свободными северными штатами и рабовладельческими южными. Вопрос, быть или не быть рабству, грозил гражданской войной. Недавно возникшая на промышленном, бурно развивающемся Севере республиканская партия, в рядах которой можно было увидеть и крупного заводчика, и лавочника, и зажиточного фермера, и рабочего, стояла за открытие земель необжитого еще, плодородного Запада для бесплатного расселения на них фермеров и за ограничение рабства негров. Рабство тормозило дальнейшее развитие промышленности и сельского хозяйства. Против республиканцев выступали демократы — партия помещичьего, хлопководческого, аристократического, застойного Юга, все богатства которого создавались каторжным трудом черных невольников, работавших под кнутами надсмотрщиков.

Готовились выборы нового президента. На пост будущего главы государства демократы прочили владельца громадных хлопковымх плантаций, участника мексиканской войны, судью Дугласа. Республиканская партия выдвинула Линкольна. Долговязый адвокат из Спрингфилда, готовясь сделаться президентом, ездил из штата в штат, из одного города в другой, произносил на митингах и собраниях вдохновенные речи против рабства, покоряя аудиторию неотразимой аргументацией, и — блестящий оратор! — приобретал новые и новые голоса.

«Как нация мы начали с декларации, что все люди рождены равными, — говорил он, стоя перед толпой слушателей. — На практике мы теперь произносим ее так: «Все люди рождены равными, кроме негров»...» В Эдвардсвилле он говорил: «Привыкнув к цепям рабства для других, вы готовите их для собственных рук и ног. Привыкнув топтать права окружающих вас людей, вы теряете собственную свободу и становитесь сами подходящими подданными любого коварного тирана, появившегося в вашей среде...»

Цитируя библейское изречение: «Дом разделенный выстоять не может», он говорил на съезде республиканской партии в Спрингфилде: «Я думаю, не может выстоять и правительство нашей страны, частично рабовладельческой и частично свободной. Союз североамериканских штатов станет целиком либо одним, либо другим...»

Газеты и ораторы южан-демократов угрожали, что если президентом будет избран республиканец, Союз штатов распадется. «Кто же ищет разделения, вы или мы? — спрашивал Линкольн. — Мы, большинство, не хотим разделения, но если вы попытаетесь отделиться, мы вам не позволим. В наших руках кошелек и меч, армия и флот, мы распоряжаемся казначейством — вы не в состоянии отделиться...»