Судьба гнева и пламени

– Mais oui[3], я понимаю, что он опасный человек. – Софи пренебрежительно машет рукой, и я обращаю внимание на золотое кольцо у нее на пальце. Полоска толстая и богато украшенная, с отделкой под старину, а крупный белый камень в центре не блестит. Я могла бы стащить его, как приз из автомата с жвачкой, если бы его не носила эта женщина.

– Ты не захочешь с ним связываться, поверь мне.

Вероятно, она думает, будто ее красивое личико очарует его, но Корсаков становится безжалостным убийцей, если почует угрозу для своей империи.

Софи снова смотрит на меня оценивающим взглядом.

– Тогда почему ты с ним связалась?

– Потому что у меня не было выбора. – Слова вылетают сами собой. Я мысленно корю себя за то, что позволила им так легко сорваться с языка. Из-за этого я кажусь слабой и напуганной – не более чем пешкой, фигурой в чужой игре. И, полагаю, да, в какой-то степени так и есть, хотя я тоже веду свою игру, финал которой – уйти от такой жизни.

– Тебя с ним связывает какое-то соглашение.

Глаза Софи не отражают никакой жалости. Однако я вижу неподдельный интерес.

– Больше похоже на долг, что я никогда не смогу выплатить.

Мне было восемнадцать, когда я сняла одну бриллиантовую безделушку с чужой руки в ночном клубе. На следующий день я отнесла ее в ломбард, где закладывала все свои приобретения, зная, что Скалли заплатит мне часть ее стоимости без лишних вопросов. Толстая пачка наличных в моем кармане заставила меня буквально выскочить из магазина. Это продержало бы меня на плаву несколько месяцев, если бы я тратила их с умом.

На следующий день трое мужчин выследили меня и затащили в черный внедорожник. Выяснилось, что украденное кольцо принадлежало дочери Вигго Корсакова.

Я до сих пор помню, как стояла в конторе, располагавшейся на складе, перед самим Вигго Корсаковым, человеком с прищуренными глазами и жестокой улыбкой. Один из флуоресцентных фонарей наверху мигал и норовил погаснуть, создавая еще более жуткую атмосферу. Потребовалась каждая частичка моего самообладания, чтобы унять дрожь в теле и сдержать переполненный мочевой пузырь, пока я бесконечно извинялась, умоляя этого страшного мужчину не использовать нож для мяса, который дожидался на соседнем столе. Как бы я выжила без рук? Лишь в воровстве мне удалось преуспеть.

Вместо этого Корсаков предложил мне сделку. Скалли рассказал ему, мол, у меня глаз-алмаз, и о том, что «товары», которые я доставляла на протяжении многих лет, намного превосходили по стоимости обычные безделушки и мусор, что он скупал у других. Корсакову как раз-таки нужна была воровка моего уровня и профиля – молодая, хорошенькая, на кого ни за что не подумаешь, и, что самое удивительное, без отпечатков пальцев в базе данных полиции. Сказал, что, если я соглашусь работать на него, он простит мне мой ужасный промах.

На улицах ходило достаточно слухов об этом человеке, чтобы понять: это вовсе не выбор. Если я хочу выйти со склада живой и с целыми руками, то мне следует принять его предложение. И я приняла.

Это произошло три года назад, и, пусть свободой я не обладала, моя жизнь не была такой уж плохой.

Прошли те дни, когда я спала в приютах для подростков и фургонах, на диванах или в нише публичной библиотеки, если позволял ночной охранник. Теперь у меня имелась роскошная квартира-студия в Челси с кирпичными стенами и окном, выходящим на юг, где на подоконнике в горшках росли базилик и розмарин, а мой холодильник всегда был полон свежих фруктов и мяса, за которые я заплатила из собственного кармана.

Корсаков поручил своей дочери – той самой, у которой я украла кольцо, – превратить меня из задиристой уличной девчонки, слоняющейся по темным подворотням, в шикарную женщину, которая могла бы посещать светские благотворительные мероприятия и не вызывать ни малейшего подозрения. Я больше не проводила дни в поисках оставленных в машинах ценностей и незадачливых дураков, что не стерегли свои кошельки и сумочки. Теперь я вела относительно нормальную жизнь, пользуясь собственными талантами, только когда Корсаков хлопал меня по плечу и давал билет на одну из таких вечеринок, где я, подобно хамелеону, растворялась в толпе, чтобы раздобыть хорошо застрахованные драгоценности богатых мудаков.

Так он меня и называл: его хамелеон.

Но в итоге я по-прежнему являлась воровкой, которая теперь вдобавок чувствовала себя обязанной Корсакову больше, чем три года назад. Если только я вдруг бесследно не исчезну и не проведу черт знает сколько лет, постоянно оглядываясь через плечо. В ином случае выбора у меня нет. Я застряла с ним до тех пор, пока он не сдохнет или пока я не перестану представлять для него ценность, а это уже означало, что я окажусь на глубине шести футов под землей.

Софи наклоняет свой бокал, чтобы допить остатки вина, а после осторожно ставит его на стойку.

– Прошу прощения. Мне кажется, ты нервничаешь. Я больше не стану отвлекать тебя от твоего задания. Не делай глупостей. И не попадись.