Судьба и грехи России

     Тем  самым  я хочу сказать, что мы подходим к нашей задаче не бескорыстно и не эстетически. Мы хотим обогатить через Блока наше знание о России.   Мы   выбираем  за отправной пункт «На поле Куликовом», потому что это произведение центрально (даже по времени —  1908): в нем сходятся концы и начала Блока, «Ante lucern» (1898) и «Скифы» (1918). Скажем заранее, последней целью нашей  работы  должно быть понимание «Скифов», последнего слова Блока о России. Ключ к ним — «На поле Куликовом». Вместе с тем Куликовский цикл, взятый сам по себе, весьма загадочен. Он прямо требует комментария. Но, раскрыв его смысл, мы непосредственно получаем и разгадку «Скифов».

1

Река раскинулась. Течет, грустит лениво

И  моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва

В степи грустят стога.

О Русь моя! Жена моя! До боли

Нам  ясен долгий путь!

Наш  путь — стрелой татарской древней воли

Пронзил  нам грудь.

Наш  путь степной, наш путь — в тоске

                                                     безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы  ночной и зарубежной —

Я  не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную  даль.

В степном дыму блеснет святое знамя

==103

И ханской сабли сталь.

И  вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль.

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

И  нет конца! Мелькают версты, кручи...

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови! Закат в крови! Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь...

Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

   Уже  этот первый  листок лирического пятилистника  волнует противоречивостью образов. Где мы? На берегах  северной речки или в южных степях? Грусть реки и стогов,  скудность глины указывают на великорусский север, близкий и родной поэту. Но кобылица его мнет ковыль! И почему она «степная» (дважды)? Символ степи здесь очень  значителен, так как повторяется до пяти раз. Конечно,  степь, где «грустят стога», совсем не та степь, где растет ковыль. В первом случае степь взята вместо лугов, но взята  умышленно,  предваряя основную тему: тоска-печаль северного поля вливается в тоску-страсть южных степей. Эта  безбрежная тоска —  «твоя, о Русь!», и вместе с тем она  «пронзает грудь стрелой татарской воли». Тоска Руси — татарская тоска. Поэт мчится на бой с татарской ратью, неся  в груди татарскую тоску по древней, степной воле. Вот основное противоречие, определяющее весь сдвиг образов. С  ним связано и другое. Степная воля лирически звучит по- разному. Сначала это радостное упоение: «Я не боюсь... Домчимся. Озарим». И вдруг ужас: «Останови!.. Испуганные  тучи... плачь, сердце, плачь!..» Итак, вся пьеса проходит в  трех вариациях основной темы степной тоски. Первая вариация: печаль и верность («жена», «долгий путь»). Вторая —  страсть; третья — отчаяние. Переломы падают на вторую и  пятую строфы. «Стрела татарской воли» вторгается совершенно неожиданно, разрушая печальную верность «долгого  пути». Но ужас отчаяния подготовляется ужасом вечной  битвы: «Покой нам только снится сквозь кровь и пыль».  Выражаясь языком  этики, можно сказать, что преступление (измена) менее мотивировано, чем наказание.

    Часто говорят, что в лирике романтического поэта, каков Блок, нельзя искать строгой четкости образов. Нельзя требовать соблюдения идеологического тождества. Это, конечно, верно. Но верно и то, что сдвиги смыслового значения образа у Блока неслучайны: они отмечают смену эмоциональных  тонов, ряд шагов, образующих определенный путь, развитие темы. Вот почему мы считаем себя вправе

==104

подвергнуть этот лирический отрывок такому придирчивому анализу. В результате анализа он не распался на куски, а обнаружил свой подлинный смысл. Смысл этот и есть настоящая тема всего пентаптиха. Последующие пьесы развивают отдельные темы, уже содержащиеся здесь: вторая и третья — тему верности, четвертая — страстного отчаяния.

    Легкие и чистые хореи — как песни детства — объединяют  вторую и третью пьесы, уже самой  формой своей изолируя их от стремительных, отрывистых ямбов первой и томящих, безвольных амфибрахиев четвертой. Тема верности строга и проста. Ночь перед битвой. Как в летописи, слушают   голос земли. Не радостное ожидание  боя, не мысль  о победе — жертвенная обреченность «сказания о граде Китеже», «Не вернуться, не взглянуть назад...», «Светлый  стяг над нашими полками не взыграет больше никогда». И эта покорная жертва смиренна: «Я не первый воин, не последний». Погибнуть, раствориться в жертве народной. Ее молитвенный  обряд, церковный, всенародный, — единственная чаемая награда. Робка и скромна личная нота в заключительном призыве к светлой жене — «помянуть за раннею  обедней мила друга».