Судьба и грехи России

    Вопрос  национализации земли есть, в сущности, вопрос о правом титуле государственного вмешательства.  Если не на другой день после революции, то в будущем государственное вмешательство в земельные отношения сделается неизбежным. Быть может, придется ограничивать  maximum землевладения, во всяком случае организовывать  внутреннюю колонизацию,  переселения. Во всех этих мероприятиях принцип верховной собственности государства  в правовой психологии народа облегчает регулирование земельных отношений.  Но, конечно, современное мощное  государство не нуждается в титуле собственности, чтобы  обеспечить себе свободу аграрного законодательства. В конечном счете вопрос о сохранении национализации земли  решится в зависимости от силы психологической, собственнической реакции на коммунизм. Свобода мобилизации земли должна быть обеспечена, во всяком случае, в  любых юридических формах.

    Все прошлое  столетие русская интеллигенция, как и.  крестьянство, были заняты проблемой распределения. Отныне на первый план выдвигается производство. Призрак  помещичьего земельного фонда перестает отвлекать хозяйственное воображение от реальных источников народного  богатства. Русская аграрная проблема становится проблемой агрономической. Большевики своими  судорожными, часто карикатурными жестами намечают будущее русского

==236

хозяйства. Интенсификация земледелия, с одной стороны, с другой — на широких просторах степной полосы продвижение машин,  грандиозные оросительные предприятия, государственная селекция, опыты новых культур — словом, полная рационализация сельского хозяйства. Приходится смиренно сознаться, что Микула Селянинович никогда не умел хозяйничать, и русское земледелие было непроизводительной растратой человеческой рабочей силы. Революция уничтожила  психологические препятствия к рациональному  хозяйству  (традиционализм   быта,  этика равенства, социальная зависть) и освободила скованные хозяйственные силы народа.

      Технический переворот в земледелии, вероятно, «освободит» также большое число занятых на земле рук. Аграрное перенаселение и сейчас становится весьма грозной проблемой России. Ее решение дается лишь в общей системе народного хозяйства, то есть в развитии его индустриального сектора.

    Вопросы, связанные с индустрией, являются гораздо более сложными, сравнительно с аграрными. Национализация фабрик  означает совсем не то, что национализация земли, что действительное государственное хозяйство, не имеющее  в себе ничего утопического и связанное с весьма старыми  традициями русского меркантилизма. Беда лишь в том, что главная масса этой государственной продукции бездоходна и питается паразитически за счет крестьянского и частного труда. Необходимость ее денационализации принадлежит  к общепризнанным  положениям даже в социалистическом лагере. Но, во-первых, нельзя утверждать, чтобы  решительно  все государственное хозяйство было бездоходно, или чтобы, бездоходное ныне под надзором ВСНХ,  оно не могло давать дохода при иной, более хозяйственной системе. Это голословное утверждение опровергается всем нашим прошлым. Если дорожить экономической мощью   русского государства, его влиянием на общую хозяйственную жизнь  страны, то нельзя, увлекаясь духом антикоммунистической  реакции, разделывать все сделанное, разбазарить, раздарить или продать с торгов все государственное достояние России. Здесь национальный интерес ограничивает чисто экономическую логику. Тщательное изучение  работы  каждого предприятия,  каждой отрасли должно  определить их судьбу. Как общий принцип, государство отдает лишь то, с чем оно само не в силах справиться. Конечно, это будет львиная доля захваченного, но отсюда далеко еще до принципа общей денационализации. Именно   как принцип ее не допустит русское народное сознание. Широкие массы в России, несомненно, рассматривают  национализацию промышленности   как положитель-

==237

ное завоевание революции. Баланс государственного хозяйства им неизвестен, но государство понятнее, дороже капитала или частного предпринимательства.

    Во-вторых, денационализация предприятий ни в коем  случае не означает их реституции как акта восстановления  справедливости. Не может быть и речи о возвращении «украденного». Государство не ворует, и конфискации революционного правительства в такой же мере легальны, как,  скажем, захват удельных и боярских вотчин московским  великим князем. Реституция одной категории собственности (промышленной) при невозможности реституциисобственности земельной, денежной или движимой ощущалась  бы как новая несправедливость. Вся Россия потеряла так  много, ее жертвы — прежде всего кровью — так несоизмеримы с материальными  убытками, что предъявление счетов нации было бы актом национально позорным.