Судьба и грехи России

                Но если мы делаем исключение для демократического  мессианского национализма Запада, то окажем снисхождение и для молодого советского национализма. После пятнадцати-шестнадцати лет искушающей школы марксизма  слово «родина» звучит, как голос из иного мира. Классовая  этика слепила ненавистью, как песок в пустыне. Родина —  открытый в пустыне родник. Как понятно, что люди, за бывшие вкус живой воды, пьют и не могут напиться. Не  устают славить красоту, силу и величие родины, еще не  смея назвать ее имени. В этом возвращении образа России  ее взбунтовавшимся сынам есть медленная постепенность,  досадная дозировка. Сперва показалась Россия красная: в  буре революции ощетинившаяся  штыками  против всего  мира (Франция времен Конвента). Сегодня разрешено воспевать красоту родной земли в бесконечном разнообразии  ее пейзажей. Сталин, вероятно, полагает, что это его земля и что ее красота увеличивает престиж республики.  Пусть так. Но я не думаю, чтобы земля была такой нейтральной, пустой вещью. Есть целые миросозерцания, которые просто несовместимы с духом земли, как и с духом  красоты вообще. Марксизм есть именно одно из таких миросозерцаний. Он не выносит пейзажа, как ночные привидения пения петухов. Всякое органическое начало жизни  ему противно. Возвращаясь к земле, русский мальчик пьет  из софийной чаши мира, и мудрость земли вступает в  борьбу с безумием осатаневших машин.

                Не только земля, и русская культура получила амнистию — частичную, конечно. Уже смолкают предостерегающие голоса против русских классиков. Дворянские писатели — Пушкин,  Толстой, Тургенев  должны сделаться учителями рабоче-крестьянской России. И мы знаем, что  новый, вчера зародившийся пятидесятимиллионный читатель с жадностью поглощает наследие прошлого.

                Когда думаешь здесь о страшной мощи государства в России, о монополии его «просвещения», о подлом тоне его

                                                      НОВЫЙ ИДОЛ                                          

==59

 печати, становится страшно за душу народа. Как не разложиться ей в этом разврате, составляющем самый воздух   социальной жизни! Но вот — Пушкин, Толстой... Положите на одну чашку весов страницу «Войны и мира», одно лирическое стихотворение Пушкина, а на другую — пуды   «Известий», тонны политграмоты... Нельзя сомневаться в   результате. Никакая политическая антисоветская литература не могла бы так успешно разложить основы коммунистического миросозерцания. Старая, расстрелянная, заплеванная, изгнанная русская интеллигенция может сказать   свое: «Ныне отпущаеши». Победители склоняются перед ее   святыней. Еще по-прежнему запретно историческое прошлое России. Ради новых московских проспектов сносятся   не только церкви, но и Китай-город. Но уже в школах учат   историю. В каком духе? Нет науки, которую можно было   бы изучать с ненавистью к самому ее предмету, и живая   любовь к родине найдет ее и погребенной под мертвыми   схемами социологических обобщений.

                Но наша терпимость к молодому русскому национализму готова идти и дальше. Быть может — кроме стран Азии, —   Россия единственная земля, где национальная идея не исчерпала своего творческого, культурного содержания. Это   зависит от уродливого развития этой идеи в течение XIX   века. Поставленная русским классицизмом (Карамзин и   Пушкин) и романтизмом   (славянофилы), тема эта была   снижена в шестидесятые годы до этнографии, а потом и   вовсе отодвинута в сторону восторжествовавшим западничеством. Национализм эпохи Александра III уже не имел в   себе ничего культурного, превратившись в апофеоз грубой  силы и косного быта. Лишь в XX веке, и то ко второму десятилетию его, культурная элита начинает свое возвращение на родину. Впервые поставлен вопрос  о формах и смысле древнерусского искусства и заново, со времен славянофилов, — вопрос  о русской религиозности. Война и  революция оборвали в самом начале это духовное русское  возрождение. Мы стоим опять, как сто лет тому назад, перед загадкой России, властно требующей своего разрешения. То, что для Германии совершено поколением братьев  Гримм, у нас осталось недоделанным Киреевскими и Далями. Теперь, когда тема России стала актуально (а не потенциально лишь) вселенской, на русскую интеллигенцию

==60                                                   Г. П.

 ложится сугубый долг изучения и осмысления судьбы России. Этим самым мы лишь  наверстываем упущенное и в  новом, XX веке выплачиваем старые долги ХIХ-го.