Судьба и грехи России

    Хотелось бы представить себе русского помещика XVII столетия в его бытовой обстановке, в его отношении к крестьянам. До сих пор историки не собрали материала для этого социального портрета. Быть может, самое поразительное — это трудность представить себе московского профессионального воина с военными традициями, с оружием в руках. И эта трудность сама по себе говорит о многом. Русское  военное сословие не обнаруживает  никаких черт рыцарства. Рыцарство, в общем смысле феодальной этики и быта, свойственно не одному католическому Западу. Его знали  и арабско-турецкий ислам, и старая Япония. Вот этих-то  самых  общих черт профессионально-военного класса —  высоко развитого чувства личной чести, независимости и увлечения боевым делом — мы не видим в московском  служилом классе. Несомненно, военное дело было для него  «службой>>, а не правом. Служба, как и «тягло», есть нечто такое, от чего можно уклониться, быть  в «нетех». Рыцарство  не знает «нетчиков»: оно выбрасывает беспощадно  из своей среды — в клир, в монастырь — всех, лишенных   военной доблести. Есть люди, которые объясняют слабость военного сознания московской Руси духом православия. Достаточно  указать на православную Киевскую Русь, создавшую свое княжеское рыцарство, чтобы отвести.эту ссылку. По-видимому, самая принудительность, государственное закрепощение военного дела как службы парализовали  развитие рыцарского сознания. Китай и Древний Египет — какпоздний Рим и Византия  — тоже его не знают.

       В XVIII веке дворянство стоит одно у трона. Оно оттесняет купечество и духовенство далеко вниз к черным, податным  сословиям, к крепостному мужику. Оно одно восприняло дух Петровской реформы: западное просвещение и

==133

новый имперский патриотизм. У европейского дворянства   оно нашло наконец то, чего ему недоставало: кодекс чести,   «chevalerie», и идеал военной доблести. Русское офицерство   жило ими  до дней великой войны, все более одинокое со   своими «средневековыми» пережитками  среди мирного,   «цивилизованного» общества. Европейски воспитанные   офицеры сделали русскую армиюнепобедимой. Вооруженный помещик   в Москве умел отсиживаться за стенами   крепостей или трудиться, проливая более пота, чем крови,   в обороне страны от азиатов. При преемниках Петра русские били пруссаков, французов — лучшие европейские армии. Россия создает и первоклассных военных гениев. Золотой век дворянства — дворянской царицы Екатерины —   есть вместе с тем вершина русской государственной мощи.

     Золотой век дворянства принес ему и дары Пандоры:   указ о вольностях. Ещё свежа была память о том роковом   дне, когда раздоры в среде шляхетства и его политическая   неорганизованность помешали ему закрепить в правовых   формах его участие в государственной власти. Оно продолжало влиять на  судьбу Империи  путем цареубийств и   дворцовых заговоров. И благодарное самодержавие освободило его не только от власти, но и от службы. Дворянин  остается государем над своими рабами, перестав нести —   сознавать на своих плечах — тяжесть Империи. Начинается процесс обезгосударствления, «дезэтатизации» дворянства, по своим роковым последствиям для государствааналогичный  процессу секуляризации культуры    — для   Церкви. Его скрашивает пышный  расцвет дворянской  культуры: александровские годы, век поэтов и меценатов,  денди и политических  мечтателей. Конечно, дворянство  еще служит, еще воюет, но из чтения Пушкина, как и Вигеля, выносишь впечатление, что оно больше всего наслаждается жизнью. Эта утонченная праздная среда оказалась   великолепным питомником  для экзотических плодов культуры. Но самая их экзотичность внушает тревогу. Именно отрыв части дворянства — как раз наиболее культурной —  от государственного дела усиливает заложенную в духе  Петровской реформы беспочвенность его культуры.

    Политическое мировоззрение декабристов, конечно, питается не столько впечатлениями русской жизни, сколько  западный либерализмом. Их героическая фаланга в Пруссии строила бы вместе со Штейном национальное государство.В России они не нашли себе места, или им не нашлось места. Трагизм России  был в том,  что «лишними людьми» в ней оказались не только слабые. Дворянство начинает становиться поставщиком лишних  людей... Лишь небольшая часть их поглощается впоследствии революционным  движением. Основной слой оседает в усадьбах, опре-

==134

деляя своим упадочным бытом  упадочные настроения русского XIX века.