Судьба калмыка

Слухи о том, что Толька сбежал из детдома и обретается у калмыков на Колонке, донеслись и до Толькиных родственников. Знаменитая трактористка Катерина – родная его тетка по отцу – не вылезала неделями и месяцами из лесосеки и не могла им заниматься. Когда доводилось им встречаться, она кормила его, давала десятку-другую на мелкие расходы. Мыла его, выискивала вшей, штопала одежонку и все твердила:

– Толька, блядь ты такой, смотри, не залезь куда, да не кури! Ой, горе ты мое! У тебя ж махорки полные карманы.

– Не курю я, теть Катя, это для обмена.

– Ну смотри Толька, горе ты мое! Кольку-то с Вовкой когда видел?

– Давно, – братья где-то в других детдомах были, – Слышал – сбежали. Куда – не знаю. В колониях пацаны знакомые говорят – нету их.

– Ты был в колонии?

– Нет. Кореша там есть.

– Толька, Толька, за что все вот так? – и она прижимала его лысую головенку к своей груди, и так они могли сидеть часами. Она, обливаясь слезами, а он зажмурившись, теребил ее девичью косу.

Совсем по другому его встречала тетка Зоя – жена его родного дяди по отцу. Степан был младше на два года Толькиного отца и попытался усыновить его. Но что-то там не вышло или вышло, он толком не знал. Он был малограмотный и молчаливый, искалеченный войной мужик. Военных наград – на всю грудь. Как увидел первую бабу по приходу с войны, так и женился на ней или женили его в радостной суматохе. Так и стал он под каблуком своей суженой, не дождавшейся прихода из госпиталя первого мужика своего. Вроде по бумагам Толька должен был жить у него, но чуть что, Зойка тут же отправляла его в районный детдом. Хитрая латышка когда нужно было возвращала его, брала, если отоваривала карточки или давались пайки сиротам. Узнав от пацанов, которых пугал ножом Толька, что он вновь появился и не кажет к ней глаз, а торчит у калмыков, она пришла в ужас.

– Гад такой, дохлятины обожрется, заразы всякой нахватается, вшей принесет – занимайся тут им потом. Степан! Не нужен мне этот выблядок. Ворюга вшивый!

– Зоя, может с ним поласковей быть, да и приживется он у нас? Детей-то у нас своих с тобой нет. А-а?

– Ага, сайчас, растопырилась! Вон, братья его по колониям шастают и ему туда дорога!

– Зоя! – несмело пытался возражать он.

– Чефо Соя, Соя! – переходила она на латышский акцент, – Сам пудешь ему пелье стирать и от сарасы оперегать. Или он или я!

– Зоя! Да ладно, скажу ему, путь в избу не заходит, на сеновале переночует, а пожрет в летней кухне. Сегодня же пойду к Чикову, пусть отправляет его обратно в детдом, с калмыками связался, это до добра не доведет! Вон они и дохнут и про них всякое говорят.

А жизнь в калмыцкой избе шла своим чередом. Шумели-кричали калмычата, целыми днями что-то готовили в пищу старухи, а с коровой и еще больше хлопот стало.

Разбежавшиеся вчера пацаны несмело подходили к их избе и из далека вели переговоры.

– Талян, ты че, сердишься на нас?

– А чего мне сердиться?

– Ну, мы вчера, вроде поссорились.

– Поссорились – не подрались. Вам в шутку показал, как я могу с блатягами разговаривать, а вы струсили и удрали. Точно?

–Точно. А мы думали… правда.

– Вот я думал, вы и по правде соберетесь вместе и отлупите меня. Тогда, знайте, выловлю вас по одному, вот тогда и узнаете, кто кому по зубам даст.

– Да, Талян, мы же ниче, это все Кудря, с него все началось.

– Так вот сами и поддайте Кудре, чтоб в другой раз не мутил.

– Точно, надо отлупить его.

– Вот и отлупите. А то какой раз я приезжаю и всегда он начинает заедаться. Считает, что если он длиннее меня на две головы, так ему все можно. А сам бздун настоящий.

– Правильно, Талян, это все из-за Кудри.

– Так че, талян, мы идем играть?

– Наверное сегодня нет. Старухи не разрешают, говорят, шумим сильно. И говорят они, сегодня с минуты на минуту должен сюда участковый подойти, кого-то из вас ловить.

– Да ты че?

– Точно. Вон Генка приходил предупредил.

– Ладно, спасибо, что нам сказал, нам встречаться с ним не с руки. И не говори, что нас видел. А? Идет?

– Идет! – хитро улыбался Толька.

А утром старухи действительно сказали своим ребятишкам и гостям, что сегодня не надо шуметь во дворе, у них болят головы и если они не послушаются, то бабушки могут умереть. А кто тогда будет варить им пищу и кормить? Никто. На ребятишек это сильно подействовало, они целый день торчали на нарах и разговаривали шепотом, а старухи торжественно восседали на чурбачках у дверей сеней и курили трубки. Это был известный знак для чужих ребятишек, в избу к калмыкам почему-то нельзя. А тут еще участковый. Нет дураков, нет, у калмыцкой избы ему попадаться. А старухи по очереди довольно часто прохаживали в сараюшку, где была корова и довольно долго пропадали там. Уже к вечеру они притащили в избу в угол охапку сена. Пацаны думали, что они будут менять подстилку на нарах, но когда через некоторое время они на мешке принесли что-то коричневое и мокрое, удивлению ребятишек не было конца.

– Теленок! – закричали они.

–Телочка, – поправили старухи, – теперь молоко у нас будет.