Судьба княгини

На сей раз великий князь выглядел куда скромнее воеводы: шапка из горностая, стеганый суконный поддоспешник вовсе без опушки, коричневые шерстяные штаны и сапоги из грубой воловьей кожи. Разве токмо пояс оставался боярским, кожаным с серебряными накладками, да на поясной сумке сверкали золотые заклепки. И свита за государем шла не боярская, а из пяти холопов в посконных рубахах да в засаленных тулупах.

– Ты откуда, брат? – не сдержал изумления звенигородский князь.

– Из конюшни, – ответил московский правитель. – Кобылка туркестанская ожеребилась. Красавец уродился без единого темного пятнышка! На слово конюхам не поверил, сходил убедиться. Представляешь, так оно и есть! Белый весь жеребенок, ровно Русь после Покрова! Не иначе, Карачуний подарок. Надобно будет тоже ему отдариться. Пастилы с халвою ряженым отсыпать али изюма с курагой. А ты откуда здесь, в шубе и с посохом на детском развлечении? Я уж и забыл, когда тебя таковым видел!

– Подарок племяннику принес, – оглянулся на княжича Юрий Дмитриевич. – На войну страсть как просится. Ты отпустишь его со мною в ратный поход, княже? Не сейчас, знамо, а когда броня впору придется.

– Как придется, так и решу, – без тени улыбки ответил великий князь.

– И еще я желал с тобой попрощаться, брат, – после малой заминки продолжил воевода. – Отъезжаю в удел. Надобно проверить, как оно там, без хозяйского пригляда. Приказчики у меня вроде толковые. Но одно дело за чужим добром следить, и совсем другое – о своем беспокоиться.

– Это понятно, – согласился Василий Дмитриевич. – Родной очаг, дети, дом. Без них в душе пустота. Что же, тогда пойдем. Попрощаемся.

Братья вместе направились к крытому черным от дегтя тесом крыльцу, поднялись по ступеням, вошли во дворец – в то время как мальчишки окружили княжича, с завистью рассматривая вороненую броню, трогая именные кольца.

Похоже, княжич Василий стал первым среди знатных отроков, получившим в подарок от старших родственников свой собственный настоящий доспех.

Тем временем великий князь провел своего брата в трапезную, поднялся там за возвышающийся над пустой палатой опричный стол, сел в свое, центральное, кресло, распорядился в сторону конюхов:

– Третьяк, ступай на кухню! Вели принести нам с братом вина и буженины. И скажи, что вас в честь редкого события я тоже приказываю напоить и накормить угощениями от моего обеда.

– Слушаю, княже, – поклонился один из холопов.

– Оставьте нас одних, – отдал второй приказ Василий Дмитриевич, и свита воеводы попятилась, скрывшись за дверью.

В огромном помещении повисла тишина.

– Как-то ты сурово с сыном, – после долгого молчания заговорил первым Юрий Дмитриевич. – Мальчишка в походы рвется, в горячие битвы. Пообещал бы отпустить-то, что тебе от пары слов? Ему до сей брони еще расти и расти! Как оно через три года сложится, ныне еще неведомо, зато сегодня бы твой сын порадовался, надежду…

– Как ты о нем заботишься, беспокоишься, Юра, одаряешь… – хрипло ответил великий князь. – Любишь. За нас двоих, вестимо, любишь… Ибо мне он не сын!

Юрий Дмитриевич сглотнул, ощущая, как спину покрывает холодный пот.

Непобедимый воевода замер, не зная, что сказать, как ответить своему брату, и с ужасом ожидая продолжения.

– Ты помнишь, как разгромил большую Орду, как разорил и уничтожил державу Тохтамыша? – продолжил великий князь. – Как вернулся в лучах славы, с огромной добычей, с бесчисленным полоном, как заслужил всеобщее восхищение? Ты помнишь сии давние славные дни?

От сего прямого намека воеводу бросило уже в жар, а правая рука невольно скользнула к левой, закрывая от глаз великого князя обвивающего мизинец золотого аспида с рубиновым глазом.

Василий Дмитриевич тяжело вздохнул, покачал головой:

– Как много я тогда узнал о тебе, братик! Так много…

Юрий Дмитриевич прикусил губу в лихорадочных поисках оправданий. Невозможных оправданий для своей подлости, своего предательства.

Да разве возможно подобное простить или оправдать?!

– Все слуги, все бояре день и ночь шептали мне в уши, что ты изменишь, обманешь, предашь, – продолжил хриплое повествование великий князь. – Что воспользуешься своей славой, победой, любовью народа и преданностью ратных полков против меня. Что свергнешь, изгонишь, сядешь на московский стол сам! Но все они лгали. Все эти шептуны, завистники, интриганы… Я поверил не им, я поверил в тебя, моего брата! И оказался прав! Никогда, ни разу за все минувшие годы ты не позволил возникнуть даже тени сомнения в твоей преданности, твоей чести, твоей порядочности. Ты всегда оставался для всех образцом достоинства, совести и добродетели! Был лучшим слугой, лучшим братом. Ты единственный, на кого я могу полагаться без единого колебания, сомнения, всегда и во всем. В этом мире нет никого преданнее и честнее…