Судьба (книга четвёртая)

— …и ты характером в неё, — невозмутимо докончил Бекмурад-бай. — На собрании, когда аулсовет выбирали, дурно со мной обошёлся, прогнал, слова говорил пустые. Да я не в обиде, всякое бывает меж рабами аллаха — пришёл вот в гости, весть принёс. Зачем меня пугать? Я не ребёнок, не женщина. Что знаю, то и говорю. Вёрст за восемьдесят или за сто перестрелка была, в сторону Серахса. Говорят, это джигиты Анна-сердара были.

— Это верно?

Бекмурад-бай распустил морщины на лбу, широко зевнул, показав полный рот зубов:

— Хы-ха-ха… Верно ли? Не знаю. Я обязан передать то, что слышал, верить этому я не обязан.

Клычли и Черкез-ишан переглянулись.

— Откуда весть приняли?

— В больнице был — там и сказали. Раненых много привезли.

— Убитые есть?

— Где бегают, там и спотыкаются, где стреляют, там могут и убить… С вашего разрешения, пойду я…

Клычли и Черкез-ишан проводили его глазами.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Черкез-ишан.

— Трудно не понять, — Клычли подвинулся на край топчана, спустил вниз ноги, собираясь идти. — Если не врёт, а врать ему незачем, то с нашими беда приключилась, не иначе. Неужели Берды горячку спорол?

— Могли и на засаду нарваться.

— Засада, ишан-ага, это когда знают, кого поджидать, а особый отряд тайно ушёл.

— Тайны наши попугай на хвосте носит.

— Вот это и плохо, что попугай, сами, как попугаи, болтаем о чём нужно и о чём не нужно, а потом удивлённые глаза делаем и виноватых ищем. Пошёл я! Посмотрю, кого там привезли.

— Я с тобой, — сказал Черкез-ишан.

Но, сделав несколько шагов, он остановился.

— Послушай, зачем этот недобитый контрик пришёл сюда со своей вестью?

— Думаю, чтобы позлорадствовать пришёл. Дурная весть для пас — ему бальзам на раны.

— Нет, почему он именно в мой дом пришёл?

— Откуда мне знать. Это ты должен знать, поскольку он к тебе препожаловал.

— Слушай, Клычли, может, он про Узук пронюхал, её высматривает?

— Вот что, Черкез, сиди-ка ты, от греха, дома, — сказал Клычли после секундного колебания. — За ней он или не за ней рыщет, но когда волк вокруг овчарни наследил, собак на привязи не держат. Приду — расскажу.

Черкез-ишан вернулся к топчану и приготовился ждать. Внушительная кучка плова, приготовленного с таким усердием и мастерством, сиротливо стыла на блюде. Теперь Черкез-ишану казалось, что это Бекмурад-бай своим дурацким приходом испортил всю прелесть обеда, и это вызвало новую волну раздражения против недоброго вестника. В самом деле, что принесло его именно сюда? Действительно ли зашёл случайно, мимоходом, или звериный нюх привёл его? Отношения у него с Черкез-ишаном были далеко не располагающие к дружеским встречам. Собственно, никаких отношений не было. Последний их разговор состоялся, когда Бекмурад-бай, в ту пору командир двух конных отрядов джигитов Ораз-сердара, гостил у ишана Сеидахмеда. Не сумев уломать отца, чтобы тот отпустил на волю Берды, Черкез-ишан сделал попытку обратиться с гой же просьбой к Бекмурад-баю. Расстались они врагами. Последующие две-три встречи носили характер случайный, Бекмурад-бай на разговор не набивался, Черкез-ишан — тем более.

Пока Черкез-ишан сокрушался по поводу испорченного обеда, ругал Бекмурад-бая, строя догадки об истинной причине его прихода, и ждал Клычли с вестями из больницы, женщины тем временем отдали честь кулинарному искусству и оживлённо беседовали в ожидании чая, о котором Черкез-ишан и думать позабыл. Абадан и Узук наперебой вспоминали прошлое — больше старались о приятном вспомнить, — говорили о будущем, которое рисовалось их воображению довольно расплывчато и неопределённо, обсуждали особенности городской жизни. Она была необычной, начиная от каменных мостовых и дымоходных труб до отношений между людьми, новизна которых воспринималась молодыми женщинами скорее в бытовом плане, нежели социальном.

Город им нравился. А вот на Оразсолтан-эдже он производил совершенно иное впечатление. Он был слишком людным, шумным и бестолковым в своей непонятной суете, чтобы можно было заметить какие-то его положительные частности. Особенно неприятны были городские запахи, Оразсолтан-эдже уверяла, что от них её мутит и кружится голова. Словом, участия в разговоре она почти не принимала, так только вставляла словечко, другое, а думала о своём — как бы пристроить Узук, сложить ответственность за её судьбу на чьи-то крепкие плечи. Разве приличествует взрослой красивой девушке жить без мужа, свободно расхаживать по улицам, служить в каком-то учреждении, иметь дом в городе? Ну дом — бог с ним, если хороший человек возьмёт, то можно и на город согласиться. Главное — замуж поскорее выдать.

— Голова у меня разболелась, дочки, — сказала Оразсолтан-эдже, — выйду во двор, подышу свежим воздухом.

Во дворе она подсела к Черкез-ишану и завела общий, ни к чему не обязывающий разговор. Но цель-то у неё была определённая, и Оразсолтан-эдже исподволь клонила разговор в нужную сторону: