Судьба на плечах

– Владыка! – вмешалась Персефона умоляюще. – Пощади же моего брата, ведь не по своей воле он идет на этот подвиг! Прошу, дай Гермесу, что он просит! Твой шлем вернется к тебе, как только Персей добудет голову Медузы. Царь мой, ведь ты так справедлив…

Я помолчал нужное время. Пожевал губами – нарочито не глядя на жену, вслушиваясь в напряженное дыхание свиты. Обронил небрежно:

– Те, кто оскорбил царицу подземного мира, должны понести заслуженную кару. Бери.

Гермес от облегчения чуть носом в пол не ткнулся. Понес какую-то чушь о том, что вот, Владыка мудр…

А подданные шепчутся очень одобрительно: Владыка-то – не только мудр, а еще и мстителен! Наш, в общем, подземный.

Персефона подняла на меня глаза много позже – когда Гермес вестником подвига упорхнул из зала, сжимая обеими руками драгоценный хтоний, когда много раз было произнесено «Подойди. Можешь смотреть», когда не одна тень услышала о своей загробной участи.

Глаза жены были спокойными. Ясными. Полными непонятной уверенности. И вопрос в них был не тот самый – невысказанный и ставший привычным в последнее время, а легкий, поверхностный: «Я все сделала правильно?»

Я едва заметно опустил подбородок вниз.

– Любопытно, – тихо обронила тогда Персефона. – Чем кончится эта история со шлемом?

Появлением великого героя – Горгоноубийцы, чем же еще.

– Думаю, вскоре ты увидишь Медузу Горгону в числе твоих подданных, – отозвался я равнодушно.

Я бы двузубец поставил, только спорить со мной здесь вряд ли кто согласится.

* * *

На поверхности опадали последние яблоки. Летели с ветвей по утрам – хрустящие, покрытые черными точками, прихваченные первым дыханием зимы. Звонко барабанили по разноцветному гиматию земли.

Средний мир обернулся престарелой кокеткой, которой сообщили, что за ней вот-вот явится Танат Жестококрылый. Кокетка нарумянила щеки ярко-алыми закатами, подкрасила губы осенними цветами, достала из сундуков расшитый золотыми и алыми нитями пеплос, голову укрыла покрывалом, сотканным из туманов и тонких паутинок. И сидит, благоухая спелыми фруктами и прелой травой, высматривает ужасного бога смерти: а что, хоть никакой, но мужчина…

Гелиос тоже решил напоследок порадовать: солнечные лучи свысока целовали простывшую за ночь землю, и к полудню скорчившиеся от холода цветы робко приподнимали головки: вдруг лето?

Наверное, в такое время не хочется умирать.

Впрочем, Медузу Горгону не спрашивали.

Гермес как всегда успел первым: вернул шлем с поклонами и поведал историю – как водится, взахлеб. И о том, как отчаянный Персей в поисках пути летал к старухам-Грайям (а то божественных подарков надавали, а куда лететь – не сказали). И как этот герой подкрадывался к спящей Медузе, поглядывая в зеркальный щит – вестник показывал, причем так правдиво, что никто и не усомнился, что так и было (хотя кто узнает, как там было, Персей-то был в моем шлеме?). И как голова Медузы покатилась на землю, и родились из хлынувшей крови белокрылый конь и трехголовый великан – плоды страсти Посейдона…

Гермес бы еще и больше рассказал, только очень спешил узнать – чем там всё с Персеем закончится. Оставил шлем и дунул обратно: хоть и пеший, а быстрее крылатого.

Медузу Горгону он провожать ко мне не стал: чудовище с дорогой под землю не ошибется, да и сестры проводят, почему бы нет.

Но она пришла без сестер. Сама. Стояла, хватаясь за шею, – крутобедрая, с округлыми плечами, пухлыми губами, про таких говорят – «есть, за что подержаться». Посейдон таких любил… любит.

Черные волосы то шипели змеями, то свисали развившимися прядями, на лице на миг прорастала чешуя – исчезала, показывались клыки, уродуя рот…

Тень не знала, какой ей быть после смерти. Тень была безумна.

– Ты хочешь, чтобы я посмотрела тебе в глаза? – проскрипела Медуза алыми, безукоризненной формы губами. – И не боишься стать частью своего трона, Кронид Подземный?

Свита прятала взгляды – а ну, мало ли. Да, конечно, тень. Ага, убили и голову забрали.

Но все-таки…

Я молчал, опершись щекой на кулак. Смотрел на первое чудовище, убитое смертным. В пустые глаза, которым больше никого не превратить в камень.

Подонок, на троне расселся, судить будет, брата бы лучше судил, подонок в черных с серебром одеждах и багряном гиматии, на золотом троне, а рядом – жертва, на троне поменьше, глупая жертва, думает, что владычица, не знает, что в мире есть только подонки и жертвы, подонок с черными крыльями, подонок вытаскивает жребии из сосудов, толпа крылатых подонков хихикает над чем-то, перепархивает, еще один с чашей, а вон у того лицо синюшное, и он, конечно, тоже подонок…