Судьба на плечах

Гиматий цепляется за колючий куст – и вместо того, чтобы рвануться, я останавливаюсь и высвобождаю ткань из пальцев терновника. Глупость, конечно, но вышивки жаль. По подолу разбегаются серебряные нарциссы в орнаменте гранатовых зерен. Такие гиматии раньше вышивала Гестия.

Наверное, Кора научилась у нее.

«Я знаю, ты не очень любишь, когда много вышивки… но ведь это тебе не на суды, не на трон. Просто для прогулок по миру».

«Моя жена смирилась со своей участью. Я смирился с тем, что всего получить нельзя. Пусть не любит. Мне хватит того, что есть».

Ананка уже не бубнит – недовольно кряхтит и вот-вот разразится сварливой речью. О том, что я все понимаю неправильно. Что если – нет любви, это не значит плевать на то, что тебя не любят. Это значит – самому…

Но ничего не говорит, потому что маленький Кронид – не тупой: догадался сам годы назад. Не тупой, зато твердолобый – раз догадался и все еще не выполнил.

«Пусть себе носится пока что с Медузой и с ее сест…»

Замолчал, даже в мыслях. Открыл глаза, обнаружив, что опасно балансирую на острие скалы, где мотыльку негде пристроиться.

Прислушался к миру, в котором творилось неладное.

В мире визжали и рычали два незнакомых голоса, выкрикивали проклятия «олимпийскому семени», и о воздух мира бились медные крылья, этот воздух когтили золотые руки…

Явились сестрички, додумать не успел.

Разговор пришлось отложить. От острия скалы ко входу у Тэнара я шагнул уверенно и ровно, в один шаг, успел подумать только: почему голоса Горгон звучат не только яростно, но и испуганно? С подземными, что ли, они сцепились?

– …губитель! Прихвостень Зевса! Я вырву сердце у тебя из груди!

– Молчи, Сфено, я оторву ему его кудрявую голову! Все они… годны лишь на то, чтобы исподтишка! Что? Застыл, красавчик? Не смеешь здесь стреля-а-а-а-а-у-у-у-у!!!

Золотой блик пронизал густую тень, царящую на подступах к Стиксу. Одна из горгон – они держались в высоте – воя и хрипя, вцепилась в крыло. Вторая слезливо заголосила, помогая сестре, вцепляясь в нее чешуйчатыми руками и не давая упасть.

Мельтешили из-под свода драгоценные крылья, мелькали страшные глаза, оскаленные, алые пасти змей, извивающихся на головах у Сфено и Эфриалы. А внизу припал на колено бог в темном плаще, с капюшоном, наброшенным на голову, и белые, уверенные пальцы не спеша накладывали вторую стрелу на тетиву славного лука.

Дуры-горгоны со своими гримасами из-под высокого свода служили прекрасными мишенями.

– Стой, лучник! Кто позволил тебе стрелять в моем мире?

Стрела на тетиве, готовая уйти в полет, дрогнула – и все-таки сорвалась с тетивы. Пронзительно и уныло завопила Горгона, понимая, что не уйдет – потому что эти золотые стрелы не знают промаха…

Я взмахнул ладонью – и воздух загустел, останавливая золотой блик. Послушным псом принес стрелу мне в руки.

– Радуйся, Отпирающий Двери, – сказал я тихо. – Это твое.

Стрелок опустил лук, сверкнувший ярким, не приглушаемым здешним мраком серебром.

Слащавый голосок в голове затянул:

Двое стояли над водами хладнотекущего Стикса.

Огненным гневом пылал первый – подземный Владыка,

Гость же его, что покой мира чудовищ нарушил,

Гордо и ясно стоял и спокойной улыбкой лучился.

Был он прекрасен лицом, и прелесть его пламязарно

Тьму освещала и песен достойною сталась…

Только один бог на Олимпе постоянно таскает за плечами тень незримого аэда.

– Радуйся, Запирающий Двери, – гость взял стрелу и скинул капюшон – показались небрежно лежащие золотые кудри. – Прости мне мой выстрел: я увлекся погоней за этими тварями. Так увлекся, что даже не заметил спуска. Не гневайся, мудрый: ты знаешь, как далеко может завести азарт…

Он изогнул гибкий стан – сын Зевса и богини Латоны, лучник и брат своей вечно девственной сестрицы. На миг, с изяществом настоящего достоинства. И продолжил с обезоруживающей улыбкой:

– Если я оскорбил тебя своим поступком, я принесу дары или исполню службу, которую ты мне назначишь. Я жду твоей воли… о Гостеприимный!

Это звучало слишком непринужденно и слишком просто. Лучше бы он в лицо мне выпалил: «Я явился с разговором». Это, конечно, больше в духе Ареса – но уж лучше бы так.

– Будь моим гостем, Сребролукий, – вот единственная служба, которую я назначу тебе. Боги Олимпа нечасто посещают мою вотчину. Пойдем во дворец. Персефона обрадуется брату.

– Посетить дворец Аида Богатого – великая честь! А можно сначала увидеть твой мир? Брат… Гермес, – точеные ноздри дрогнули, будто рядом вдруг объявилась навозная куча, – много рассказывает об этом месте. По его словам, оно располагает к философии и вдумчивым беседам.

Горгоны куда-то убрались: пронзительных проклятий над нами больше не было слышно. Черным медом текли воды Стикса – неспешные и раздумчивые, не поколебавшиеся от такого приветствия. Эти воды видели многое, их не удивит встреча дяди и племянника.