Судьба офицера. Книга 1 - Ярость

Где-то за лесом, а может быть и в самом лесу, завыли немецкие шестиствольные минометы, С шелестом и свистом мины пролетели над головами Оленича и Еремеева и шлепнулись звонко и многоголосо в центре равнины, вблизи одинокой яблоньки. Оленич нанес на карту примерное расположение минометов. Еремеев, примостившийся рядом, вытащил из кармана брюк платочек, развернул его, и на солнце блеснули карманные часы. Было видно, что они старинной работы и, по всей вероятности, серебряные. Ефрейтор открыл крышечку и долго смотрел на циферблат, словно читал что-то написанное мелким почерком. Потом осторожно завернул часы в платочек и попросил Оленича:

— Товарищ командир, дайте карандаш и листочек бумаги.

Оленич подал ординарцу и карандаш, и листок бумаги из своего блокнота. Старик начал писать старательно и неторопливо. Сначала Оленич удивился: что это Еремееву приспичило заняться писанием? А потом до него дошло, что солдат хочет оставить на всякий случай письмо домой.

Артподготовка нарастала. Уже били не только минометы, далеко за лесом громыхали дальнобойные пушки. Снаряды уходили далеко в глубину обороны и, наверное, достигали железной дороги.

К Оленичу подполз с забинтованной головой Бодров. Он еще не отошел от испуга, и лицо его, робкое и растерянное, выглядело жалко. Оленич хотел приободрить парня, но тот хриплым голосом доложил:

— Товарищ старший лейтенант, Райков послал сказать, что артиллерийская разведка просит уточнить ориентиры огневых вражеских точек.

Оленич быстро нанес на бумагу данные и отдал Бодрову.

— Скорее передай это ребятам из артиллерийской разведки. Ты в состоянии?

— Да, товарищ командир.

И как-то неожиданно установилась тишина. Было странно: после грохота, гула, взрывов и стрельбы вдруг — такая тишь. Оленич пришел в отделение Райкова:

— Будьте внимательны, сейчас противник должен начать наступление. Передайте пехоте, чтобы подпускали ближе, стреляли наверняка. Наступать будет много, они ведь тоже готовились к сегодняшнему дню. Попробуют действовать на психику.

Да, наверное, каждый боец чувствовал, что сейчас решается вопрос жизни и смерти. Может, об этом конкретно никто и не думал, но душевное напряжение, обессиливающее ожидание овладевало каждым, И теперь, когда этот миг стал реальностью, подошел вплотную, все зашевелились, отряхивались, приводили себя в порядок, осматривали оружие. Делали они это незаметно, но Оленич не впервые наблюдал за солдатами в часы, предшествующие бою, и знал, что это самое трудное время. Когда начинается бой, все тревожные раздумья отходят на второй план, а то и теряются вовсе. Еремеев протянул Оленичу карандаш:

— Не успел. Вот не успел…

Телефонист позвал Оленича к телефону. Комбат Истомин спрашивал, как обстановка, не навредила ли артподготовка и бомбежка? Оленич успокоил командира, что все в порядке, что легко ранен один пулеметчик, что бойцы готовы к отражению наступления противника.

— Очень надеюсь на тебя и на твоих пулеметчиков. Ты это помни, Андрей.

— Помню и понимаю.

— Хорошо. Поддерживай со мною связь: я тоже буду себя чувствовать уверенней.

Последняя фраза очень удивила Оленича: неужели и Истомин способен испытывать сомнения, переживать за исход событий?

Над равниной медленно опускалась, рассеиваясь, пелена дыма и пыли, по ложбине тянуло гарью, улавливался кисловатый запах тола.

Кто-то из бойцов пронзительно-отчаянно выдохнул:

— Фрицы!

Оленич поднял голову и увидел первую шеренгу серо-зеленых фигур, отделившихся от зарослей сада и продвигающихся по зеленому лугу к реке. Они шли с винтовками и автоматами на изготовку и не начинали стрелять» Оленич передал команду: подпустить ближе к речке.

В глубине сада снова завыли минометы, над головою пронеслись с шелестящим свистом мины. В нашем тылу отозвались пушки, и снаряды прошуршали, летя в тыл немцев. Они взорвались далеко, еле слышны были звуки взрывов.

Из тени деревьев появлялись снова и снова солдатам противника. Стрелки батальона не выдержали и открыли стрельбу. И тут же застрочили немецкие автоматы и ручные пулеметы. Кто-то из бойцов неподалеку от Оленича застонал. Райков еще не начинал огня. И когда вражеские солдаты приблизились к самой реке, сержант спросил у Оленича:

— Товарищ старший лейтенант, можно начинать?

— Еще чуть-чуть, пусть входят в воду. В реке не заляжешь.

Но вот слева застрекотал «максим». Оленич определил: Гвозденко открыл огонь. В бинокль видно было, как изломалась цепь вражеских солдат, как замедлилось их продвижение к мосту.

— Начинай, Райков! — скомандовал Оленич.

Сержант сам лег к пулемету. Оленич видел, как цепкие руки паренька слились с рукоятками, как большие пальцы нажали на гашетку. «Максим» вздрогнул, даже подался вперед тупым носом, словно хотел вырваться из сильных рук.