Судьба офицера. Книга 1 - Ярость

Горец приговаривал, успокаивая раненого, а сам был строг и бледен, и его седая бородка свисала на бешмет. У него за плечами вещмешок солдата и винтовка. Хакупову тяжело, он устал и еле волочил ноги. Вдобавок еще осел все время упирался, и надо было насильно его тащить.

Увидев Оленича, Шора Талибович, не останавливаясь, покивал головой и объяснил:

— Везу в лазарет. Доктор Женя просила помочь. Это уже шестой. Тяжело ранен. Очень спешу, командир.

С благодарностью смотрел Оленич вслед старику, который скрылся в кустах, — значит близко землянка Жени. Андрей не пошел в санпункт, решив забежать сюда на обратном пути.

Стрельба не утихала ни на минуту. Наоборот, Оленичу показалось, что чем ближе подходил к правому краю обороны, тем сильнее был огонь. Сначала подумал, что немцы предприняли здесь новое наступление, но, выйдя к берегу реки по ходу сообщения, из окопа он увидел — противоположный берег был совершенно пустынным. Лишь из лесу, из-за кустов, и, наверное, с деревьев оборона обстреливалась из стрелкового оружия очень плотно. Вдруг где-то глухо застучал крупнокалиберный немецкий пулемет. Было непонятно, каким образом снизу можно поразить цель на высоком правом берегу обороны?

Совсем близко, наверное на какой-нибудь лесной поляне, завыли, точно голодные волки, минометы. Недалеко потому, что через несколько секунд мины уже рвались в расположении батальона. Взрывы словно приближались от середины плато к краю, к обрыву. Вот где-то совсем рядом раздалось несколько взрывов, и осколки со свистом секли кустарник, и дым с пылью стлался вдоль передовой. Между взрывами Оленичу вдруг послышались слезные причитания. Оглянулся: почти рядом на дне траншеи, скрючившись, сидел красноармеец. Дрожащие руки держали измятый листочек из школьной тетради, исписанный ломаными закорючками. Солдат срывающимся, плачущим голосом бормотал:

— Отче наш, иже еси на небеси…

У Оленича потемнело в глазах от неожиданности и возмущения, кровь ударила ему в виски. Подобного он еще не встречал на фронте. Вмиг забыл, что вокруг стрельба и разрывы мин и снарядов, что в любую секунду его может искалечить, убить, разнести на куски. Он выпрямился и строго, громким голосом скомандовал:

— Встать! Красноармеец, встать!

И того согбенного человека, подавленного страхом, словно подбросило: он подскочил, поднял мертвенно-бледное лицо и растерянно смотрел на командира невидящими, тоже омертвелыми глазами. Страх поразил человека сильнее пули.

— Красноармеец, выйти из окопа!

Боец начал выкарабкиваться наверх — безропотно и безвольно. Он был настолько перепуган, словно парализован. Руки вцепились в бруствер и скользили по песку, пальцы не слушались, и солдат снова сползал на дно окопа. Но командир стоял наверху и ожидал, а солдат вновь и вновь хватался за кучи песка, оставляя длинные следы. Тогда Оленич нагнулся, взял за воротник шинели и вытащил бойца наружу.

— Стоять смирно! Винтовку — к ноге! Кто командир взвода?

— Не знаю.

— Командир отделения?

— Сержант… Не знаю…

— Ты сам писал эту бумажку?

— Нет.

— Кто тебе дал?

— А вот… землячок…

— Фамилия?

— Не знаю. Он приходил из другого взвода. Говорил, что вся сила и спасение в божьем слове. Бог ведет немцев. И мы против божьей силы не устоим…

В лощинке разорвалась мина, и осколки просвистели рядом. Красноармеец испуганно пригнулся, но, видя, что старший лейтенант стоит и даже не вздрогнул, выпрямился и сам.

— Спускайся в окоп и бей врага. Ясно?

— Так точно! — уже ожившим голосом воскликнул боец.

— И ничего не бойся. Пусть тебя фриц боится.

Солдат с благодарностью посмотрел на командира, потом отвел затвор, вогнал патрон в патронник и положил винтовку на бруствер, направил ее ствол в сторону противника.

А Оленич подумал: надо бы найти того, кто деморализует бойцов. Это, наверное, трус, если не хуже. Теперь, когда боец успокоился и начал стрелять по противнику, Оленич вдруг обрадовался, что сам выдержал столько времени под свистом пуль и осколков. Безрассудство? Нет, он не считал так: он же офицер!

Значит, по окопам бродит некий религиозный фанатик или трусливый подстрекатель и пораженец, и нужно принимать срочные меры. А знает ли об этом Дорош? Оленич сориентировался на местности и увидел, что до землянки комиссара не более трехсот метров, это пять минут ходьбы. Жаль, конечно, что не встретил Истомина, но с ним он обязательно увидится после разговора с майором Дорошем.

В знакомом сооружении, которое лишь условно можно было назвать землянкой, сидел батальонный комиссар один. Поднял седую голову, прищурясь, посмотрел на Оленича, улыбнулся:

— С тобой, Андрей Петрович, легко служить и воевать: ты появляешься своевременно там, где наиболее нужен. Из политотдела доставили партийные документы. Хорошо бы хоть сообщить твоим пулеметчикам, что они приняты в ряды Коммунистической партии. И хочу поручить это лично тебе. Ты их рекомендовал, ты и сообщишь эту новость.

— Выполню ваше поручение, товарищ комиссар!

— Но у меня к тебе есть вопрос. Знаешь ли ты, что немцы собираются завтра утром выбросить десант в тыл, на правый фланг?

— Нет, мне это неизвестно.